отношениях была чужой для себя и которая пыталась выйти из «тени прошлого», о котором снова и снова вспоминала, глубоко разбираясь с этим прошлым. С другой стороны, с течением времени, когда экономическая, политическая и культурная структура страны претерпевала глубокие изменения, жизненная близость к диктаторским эксцессам германской истории уменьшалась. Для молодых поколений Гитлер и Сталин были фигурами из далекого прошлого, с которым больше не было прямой связи. Даже Хонеккер и Мильке, несмотря на бушевавшую «остальгию», к концу десятилетия казались фигурами ушедшего времени. Пока возобновлялись споры о связанном со Штази прошлом отдельных политиков или функционеров, дискуссии об истории ГДР продолжались. Но они утратили горечь и резкость, которые были характерны для них в 1990‑х годах.

22. РУБЕЖ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ

NEW ECONOMY

«Движение в XXI век» – так называлась программная речь федерального президента Романа Херцога, произнесенная им в Берлине 26 апреля 1997 года. В этом обращении, необычно резком по форме и содержанию для федерального президента, Херцог повторил критику экономической и социальной конституции Германии, которая уже давно звучала с разных политических направлений, и призвал к всеобъемлющим реформам. Он сказал, что страна столкнулась с «величайшими вызовами за последние пятьдесят лет» и переживает тяжелые времена: «4,3 миллиона безработных, эрозия социального обеспечения из‑за перевернутой возрастной пирамиды, экономический, технический и политический вызов глобализации <…> потеря экономического динамизма, окостенение общества, невероятная психическая депрессия – вот ключевые слова кризиса». Регуляторный ажиотаж, пессимизм и государственная зацикленность привели к огромному отставанию в модернизации, чему способствовали групповой эгоизм и технофобская идеология. «Толчок должен пройти через Германию», – возразил Херцог. Вскоре это стало крылатой фразой.

По его словам, необходимы большая степень ответственности каждого человека, большая гибкость на рынке труда, снижение вспомогательных расходов на заработную плату, сокращение субсидий, дерегулирование государственных указов и постановлений, выплата субсидий на заработную плату работникам низкооплачиваемых групп, сокращение льгот в секторе здравоохранения и снижение налогов. Кроме того, придется сократить время обучения в школах и университетах, а также повысить конкуренцию и продвигать передовые технологии[1].

В этой речи, которая вызвала одобрение общественности, но критику со стороны профсоюзов, Херцог взял на вооружение многие ключевые слова, которые уже активно обсуждались с конца 1970‑х годов. Еще в сентябре 1982 года граф Отто Ламбсдорф призывал к строгой ориентации государственной экономической политики на свободный рынок и адаптации систем социального обеспечения к изменившимся возможностям роста в документе, который стал поводом для роспуска правительства Шмидта – Геншера. В своем внутреннем ответе на заявление Ламбсдорфа министр финансов социал-демократической партии также призвал к более гибким зарплатам и рабочим часам, внесению поправок в системы социального обеспечения, большей личной ответственности в системе здравоохранения и изменениям в страховании по безработице[2]. С тех пор призыв к реформе экономической и социальной конституции Германии, учитывающей изменившиеся стартовые условия, не утихал: упадок классических отраслей промышленности, старение общества и последствия глобализации.

В первые годы своего правления правительство Коля – Геншера провело реорганизацию бюджета, но не приступило к реализации пакета основательных реформ, а критики Коля, такие как Гайслер, Биденкопф и Шпет, призывавшие к таким реформам, были холодно встречены в партии. После 1990 года расходы на социальную политику и государственный долг вновь стали быстро расти в результате воссоединения, и в 1995 году государственная квота впервые превысила пятьдесят процентов. Поскольку значительная часть трансфертных платежей в Восточную Германию финансировалась за счет социального обеспечения, расходы на оплату труда, не связанные с заработной платой, теперь также достигли рекордных уровней.

Однако главной проблемой была и остается высокая безработица. В 1997 году впервые более четырех миллионов человек были безработными, из них более 1,5 миллиона – более года. Кроме того, к 1995 году число получателей социального обеспечения выросло до более чем двух миллионов человек, а доля тех, кто работает на постоянной работе с полной занятостью, снизилась до 67 процентов. Эти события оказали огромное влияние на фонды социального страхования: все меньше работников с полной занятостью финансируют все больше безработных, и все меньше молодых работников обеспечивают пенсионные выплаты все большему числу пенсионеров. «Отставание в реформах» – «слово года» 1997 года – было безошибочным.

Взгляд на статистику центров занятости показывает, в чем заключаются трудности: среди безработных наиболее явно видны повышенная доля рабочих (61 процент) и лиц без законченного профессионального образования (47 процентов). Крупные работодатели в традиционных отраслях промышленности, однако, в настоящее время сокращают численность своих работников и в Западной Германии и либо переносят производственные площадки в страны с низкой заработной платой, либо вообще ликвидируют их в условиях сокращения рынков сбыта. Количество новых рабочих мест для низкоквалифицированных работников в секторе услуг или в расширяющихся промышленных отраслях, например в производстве пластмасс, электротехники и офисного оборудования, было слишком мало, чтобы компенсировать эти потери[3].

Несомненно, значительная часть проблем, которыми занимался президент Херцог, была вызвана последствиями воссоединения, но далеко не все. Было очевидно, что германские компании в области новых технологий, особенно в секторе информационных технологий и биотехнологий, явно отстают от своих конкурентов из Японии и США. Это указывало на снижение готовности к инновациям в германской экономике, и в этом все чаще винили национальную интеграцию крупных компаний и банков – Deutschland-AG, которая отгородилась от международного рынка капитала и стала неповоротливой. По сравнению с молодыми, динамичными новичками, такими как Apple, Microsoft или Intel, германские компании, такие как Siemens или Daimler-Benz, остались позади, в том числе потому, что в Германии было практически невозможно найти финансирование для новых, рискованных идей[4].

Для решения этих проблем все чаще стали обращаться к разработкам США и Великобритании. В данном случае перестройка социальной конституции при Тэтчер и Рейгане привела к глубоким изменениям и значительным успехам, что часто подчеркивалось. Если в Германии уровень безработицы превышал 10 процентов, то в Великобритании он снизился до 3,4 процента, а в США – до 5,6 процента к 1996 году. Расходы на оплату труда, не связанные с заработной платой, в США составляли лишь половину, а в Великобритании только треть от германских значений. Требования получивших вскоре название «неолибералов» в ФРГ также ссылались на этот процесс, который находил все большую общественную поддержку примерно с 1995 года, а затем особенно в преддверии избирательной кампании в бундестаг 1998 года. По их мнению, вмешательство государства в экономику должно быть по возможности исключено; самоконтролирующие силы рынков гораздо лучше подходят для управления экономической политикой страны, чем политика, на которую влияют многочисленные внеэкономические интересы и соображения. Для того чтобы