критике высказывания Дреггера и включил в свою речь несколько личных замечаний: «Мой дядя Фриц Шили, человек безупречного характера, был полковником люфтваффе. <…> В конце войны он был командиром авиабазы под Ульмом. В отчаянии от преступлений гитлеровского режима он искал смерти во время налета штурмовой авиации. Мой старший брат Петер Шили отказался вступить в гитлерюгенд и сначала пытался бежать за границу. Поскольку ему это не удалось, он ушел добровольцем на фронт. После короткого периода обучения он был направлен сапером в поход на Россию, получил тяжелые ранения, потерял глаз и подвижность одной руки. Мой отец, выдающийся предприниматель, которому я бесконечно обязан своей жизнью, был ярым противником нацистского режима, но, будучи офицером запаса со времен Первой мировой войны, он считал глубоким унижением для себя то, что его не призвали на военную службу из‑за его членства в антропософском обществе, которое было запрещено нацистами. Только позже он осознал, насколько безумной – я использую его собственные слова – была его тогдашняя позиция. Отец моей жены, Йиндржих Хаймович, необычайно мужественный и самоотверженный человек, еврей, партизан, сражался в России против германского вермахта. Теперь я скажу фразу, которую мне и всем нам следует принять во всей ее суровости и ясности: из всех четырех упомянутых лиц единственным – единственным! – кто отдал свою жизнь за правое дело, был Йиндржих Хаймович! Ведь он сражался против армии, в тылу которой находились газовые камеры, где были убиты его родители и вся его семья. Он сражался против армии, которая вела войну на уничтожение и истребление, которая поддерживала массовые убийства, совершаемые пресловутыми айнзацгруппами, или, по крайней мере, потворствовала им. Он боролся за то, чтобы не продолжали убивать самым жестоким образом тысячи женщин, детей и стариков. Он сражался против германского вермахта, который унизился до роли исполнителя безумной расовой теории бесчеловечного гитлеровского режима и тем самым потерял свою честь»[96].

Эти дебаты привели к поворотному моменту. Это означало появление неполного, но очень далеко идущего консенсуса по партийным линиям. Хотя стиль и односторонность выставки продолжали критиковать с разных сторон, тот факт, что вермахт был в значительной степени причастен к массовым преступлениям нацистов во время войны, отныне публично отрицался только правым крылом общества[97].

С этими крупными дебатами конца 1990‑х годов разбирательство Германии с национал-социализмом достигло своей кульминации, но в некотором смысле и своей конечной точки. Безусловно, в этот период продолжались публичные дебаты, всплывали все новые и новые кадровые скандалы. Масштабы кадровой преемственности от Третьего рейха к ФРГ и в значительно меньшей степени к ГДР теперь стали известны широкой общественности. Но даже когда стало известно, что западногерманские спецслужбы тайно пользовались услугами сотен бывших функционеров СД и СС, и даже когда просочилась информация о том, что германские власти защищали от преследования таких массовых убийц, как Эйхман или Менгеле, это уже не привело к большим взрывам возмущения. Все теперь считалось возможным и даже вероятным, так что любой, кто сомневался в этом, был вынужден доказывать свое утверждение. Поскольку больше не было табу, которые можно было бы нарушить, не было больше ранее скрытых секретов, которые можно было бы раскрыть, изучение его вернулось в библиотеки и лекционные залы: по-прежнему важная, даже центральная тема, но тема историческая.

Дебаты об исторической политике в 1990‑х годах приобрели особый политический характер благодаря тому, что здесь столкнулись и переплелись усиленное изучение национал-социализма и ранняя переоценка истории диктатуры СЕПГ. Нигде это не было так заметно, как в Бухенвальде. Этот концентрационный лагерь, созданный СС в 1937 году на горе Эттерсберг близ Веймара, в конце войны был самым большим концентрационным лагерем на территории Германии и насчитывал 136 внешних лагерей (филиалов)[98]. В общей сложности здесь содержалось более 250 тысяч человек, из которых около 56 тысяч не пережили заключения, в том числе более 11 тысяч евреев. В июле 1945 года лагерь был передан американцами Красной армии, которая создала здесь так называемый Особый лагерь № 2. В нем были интернированы в первую очередь функционеры НСДАП и офицеры вермахта, а также многочисленные молодые мужчины и просто нежелательные элементы, попавшие в лагерь в результате доносов или чистого произвола. С 1945 по 1950 год в Бухенвальд было интернировано около 28 тысяч человек, из которых более 7 тысяч умерли, большинство из них – во время суровой зимы 1946/47 года. В феврале 1950 года лагерь был расформирован. Около 2400 заключенных были судимы судебными органами ГДР на печально известных «Вальдхаймовских процессах», остальные были освобождены[99].

В 1950‑х годах власти ГДР установили здесь мемориал, посвященный борцам германского коммунистического Сопротивления, чья известность должна была узаконить антифашистские традиции СЕПГ и ее претензии на лидерство. После воссоединения Бухенвальд, как и все мемориалы концлагерей в бывшей ГДР, принял решение о новой концепции экспозиции и всей территории лагеря, согласно которой отныне здесь должны были увековечивать память как о нацистском концлагере, так и о советском спецлагере. Однако планы, разработанные комиссией, вскоре встретили массовые протесты. Ассоциации заключенных-коммунистов, чья заметная роль в мемориальной политике ГДР была таким образом ограничена, были особенно против новой концепции нацистского мемориала, в которой в будущем должна была быть представлена судьба всех групп заключенных. В основном узники бывшего советского лагеря протестовали против того, что комиссия постановила, что память о концлагере должна занимать больше места, чем память об особом лагере, а ассоциации узников концлагерей были против выставки о советском особом лагере, потому что бывшие нацистские функционеры, находившиеся там в заключении, теперь будут стилизованы под жертв. Так, 11 апреля 1995 года, в 50‑ю годовщину освобождения концентрационного лагеря американскими войсками, две демонстрации протестовали против предложений Исторической комиссии: одна – против героизации бывших национал-социалистов, другая – против героизации коммунистов, среди которых были многие будущие функционеры СЕПГ[100].

Пример Бухенвальда иллюстрирует сложные исторические наложения и взаимосвязи двойной истории германской диктатуры. В то же время после воссоединения первым импульсом для многих западногерманских политиков, не только среди консерваторов, было не повторить ошибок, допущенных в обращении с нацистскими функционерами после 1945 года, на этот раз после падения диктатуры СЕПГ. По этой причине после воссоединения все ключевые должности были заняты незапятнанными людьми или западными немцами. Кроме того, были проведены расследования в отношении почти миллиона граждан ГДР на предмет их деятельности во время диктатуры СЕПГ. 450 пограничников были обвинены в том, что застрелили людей у Стены, около 300 из них были приговорены к лишению свободы, в том числе семеро – к