одной стороны, она не могла обойтись без своего основного электората в промышленных центрах и сотрудничества с профсоюзами и, подобно французским социалистам, выступала за политику сохранения рабочих мест в промышленности и социально-политических достижений. С другой стороны, многие социал-демократы рассматривали изменившуюся Лейбористскую партию Великобритании как образец для подражания. При Тони Блэре, лидере с 1994 года, «новые лейбористы» явно отошли от своих традиций партии рабочего класса и тесных связей с профсоюзами, а также от политики национализации и расширения социальных льгот. Жесткие неолиберальные реформы Тэтчер больше не отвергались. Напротив, открытие для буржуазии и утверждение принудительной рыночной экономики, основанной на услугах и финансах, принесло Блэру и его партии новые голоса и победу на выборах в 1997 году[10].

Такая внутренняя проверка на прочность еще предстояла германским социал-демократам, но пока они продолжали колебаться между полюсами. После того как Оскар Лафонтен сместил Шарпинга с поста лидера СДПГ на драматическом съезде партии осенью 1995 года, СДПГ сохранила умеренно левый курс и выступала против любых форм социальных сокращений в ходе дебатов о необходимых реформах. Комплексная пенсионная реформа, которую федеральное правительство начало в 1997 году, провалилась из‑за вето СДПГ в бундесрате.

Но и в ХДС/ХСС не было единства по этому вопросу. В то время как крыло трудящихся вокруг министра труда Блюма хотело изменить, но в конечном итоге сохранить существующую систему социальной политики, бизнес-крыло вместе с СвДП выступало против «неподвижности» германской социальной модели и разрабатывало мрачные сценарии конца света. Тем не менее необходимость масштабной социальной реформы была в основном неоспорима. Однако было неясно, какую форму она должна принять. Таким образом, перед федеральными выборами 1998 года ни одна из сторон не хотела брать на себя четкие обязательства, поэтому впечатление застоя и отсутствия концепции усиливалось, в то время как цифры безработицы продолжали расти. Это также нашло отражение в избирательных кампаниях двух основных партий. ХДС/ХСС проводили кампанию под малозаметным лозунгом «Безопасно в завтрашний мир» и подчеркивали свою ориентацию на Гельмута Коля, который (к неудовольствию значительной части партии) снова баллотировался с любопытным лозунгом «Мировой класс для Германии». Лозунг избирательной кампании СДПГ «Инновации и справедливость», с другой стороны, еще раз продемонстрировал двойственность социал-демократов, обещая как реформы, так и сохранение прежних концепций. Это нашло свое выражение и в кадровом составе. Лидер партии Лафонтен выступал за традиционную кейнсианскую политику ориентации на спрос и социальную политику, в то время как кандидат в канцлеры Шрёдер выступал скорее за политику, ориентированную на предложение, в духе Тони Блэра. Бегая тандемом, они выступали за выравнивание круга[11].

Однако в то время как национальный долг и уровень безработицы выросли до рекордных значений, а президент Германии констатировал пессимизм и отказ от реформ в германском обществе, на национальных и международных фондовых биржах преобладала совершенно иная тенденция. Здесь не было никаких признаков «оцепенения и душевной депрессии» – наоборот: цены на акции достигли необычайного роста, а владельцы акций получили огромные прибыли. Здесь также лидируют США. Только в 1998 году американские инвесторы вложили в фонды акций 159 миллиардов долларов, что в 27 раз больше, чем в 1984 году. С 1984 по 1998 год активы фондов акций в США увеличились более чем на 10 триллионов долларов[12].

Этот бум был вызван экономической политикой американского президента Рейгана, которая благоприятствовала инвесторам и компаниям. Дерегулирование финансовых рынков в США, а затем и в Великобритании в значительной степени освободило банки и инвестиционные компании от контроля политиков и парламентов. В то же время предложение денег и, следовательно, ключевая функция экономической политики были переданы в руки автономных центральных банков, действия которых направлялись рынками, а не политическими соображениями. И наконец, всемирная конкуренция за преимущества расположения для инвесторов привела к тому, что почти во всех промышленно развитых странах были снижены налоги и социальные расходы, тем более что в большинстве стран больше не существовало сильной институциональной противодействующей силы, например в виде профсоюзов.

Инвестиционный капитал, который был доступен в огромных количествах, теперь искал новые инвестиционные возможности, при этом традиционные отрасли, которые, согласно прогнозам, в основном не имели будущего, старались избегать и отдавали предпочтение новым, более прибыльным сферам инвестирования. Здесь интерес был сосредоточен на тех областях, которые представляются особенно перспективными благодаря новым технологиям: прежде всего, телекоммуникации, информационные технологии, мультимедиа и биотехнологии. В отличие от того, что сейчас называют «старой экономикой», в этих областях больше не было промышленного массового производства, а преимущественно нематериальные товары, такие как системы обработки данных, права на фильмы или процедуры анализа ДНК. Самыми важными основами здесь были не сырье, массовое производство и большая рабочая сила, а творчество, исследования и маркетинг. Поскольку здесь ожидалась самая большая прибыль, цены на акции таких компаний часто росли очень быстро, даже когда они находились только в зачаточном состоянии и имели лишь идею и офис.

С другой стороны, среди германских сберегателей акции традиционно были скорее маргинальным явлением. Они склонны доверять безопасным и низкорисковым инвестициям, таким как сберегательные контракты строительного общества или страхование жизни. Однако, учитывая удручающее состояние германской экономики после воссоединения и сообщения о буме фондового рынка в США, в середине 1990‑х годов здесь началось встречное движение, которому также способствовала постоянная критика неолибералами социально-экономической конституции ФРГ. Складывалось впечатление, что экономике можно доверять больше, чем государству. В то время как пенсии и социальная политика казались не только под угрозой, но и обещали лишь низкий уровень безопасности, инвестиции в акции и инвестиционные фонды, очевидно, предлагали гораздо более прибыльное будущее.

С запуском интернета в 1995 году, который затем быстро прижился, и популяризацией первичного размещения акций Telekom, которое сопровождалось широкой рекламной кампанией, число владельцев акций в Германии росло скачками, начиная с середины 1990‑х годов. Вскоре стало очевидно, что значительная часть новых инвесторов делает ставку не на проверенные и испытанные промышленные акции, а на акции молодых, инновационных компаний, которые обещали более высокую прибыль в короткие сроки, но часто избегались традиционными инвесторами, которые обычно были более осторожными, из‑за непредвиденных рисков. В конце 1999 года германский фондовый индекс достиг значения в 6958 пунктов, что на 39 процентов больше, чем в предыдущем году, что ранее не считалось возможным. Это соответствовало международной тенденции: фондовая биржа в Лондоне закончила год с плюсом в 17,8 процента по сравнению с 1998 годом, фондовая биржа в Париже – плюс 50 процентов, в Милане – плюс 22, в Сеуле – плюс 82, в Сингапуре – плюс 78 процентов.

Непомерный рост цен отдельных «стартапов», как называли новые котирующиеся