Похоже, именно этот состав Законодательного собрания особенно больно задевает самолюбие короля и его внутренних и внешних сторонников. Как, судьба и самая жизнь короля отныне зависит от капризов и воли каких-то писак? Его положение становится презренней, чем положение польского короля! Это невыносимо! Этого быть не должно! Спасение от этих каналий может быть только в нашествии иноплеменных.

И король провоцирует. Провоцирует всех. Провоцирует Законодательное собрание. Провоцирует европейских монархов, которые тоже не могут взять в толк, каким таким образом могут управлять великой державой столь несерьезные избранники нации. В декабре он назначает военным министром маркиза Нарбона, в надежде, что этот авантюрист сам развяжет войну, в которой Франция будет непременно разбита. В том же декабре он направляет курфюрсту Трирскому ультиматум, чтобы тот до пятнадцатого января рассеял эмигрантские скопища, которые нашли себе приют у него под крылом, в расчете, что вместе с курфюрстом оскорбятся и австрийский император и прусский король и со своей стороны развяжут войну. Свои намерения он разъясняет своему агенту в тайном письме:

Вместо междоусобий у нас будет внешняя война, и это значительно улучшит положение вещей…»

Впрочем, европейские монархи и без того оскорблены и унижены. Да и страх между ними тоже очень силен: пример-то какой, ведь, чего доброго, австрийцам или пруссакам тоже захочется воли, которая посягает на привилегии короля, попов и дворян. Да и хочется очень отбросить Францию в разряд второстепенных держав. Это, может быть, даже и прежде всего.

К французской границе подтягиваются войска. В адрес Законодательного собрания раздаются угрозы, смысл которых до крайности прост: попробуйте троньте его величество короля 0– покажем, где раки зимуют. Законодательное собрание, со своей стороны, чувствует себя оскорбленным. Страсти кипят. Трибуна раскаляется от грозных речей. В самом деле, адвокаты, журналисты, писатели. Говоруны. За грозными-то речами нет ничего. Королевская армия развалилась. Две трети офицеров сбежало. Прочие не надежны. Оружие прячется в тайники. Крепости разоружаются. Срываются укрепления. Открывается прямая дорога в Париж. А там, само собой разумеется, учинится такая резня, что во Франции ещё очень долго некому будет ни писать, ни читать.

В этот роковой и тревожный момент Пьер Огюстен получает записку. От книгопродавца в Брюсселе. Просит о встрече. Не просто просит. Заклинает чувством патриотизма.

С этим чувством Пьер Огюстен не умеет шутить. Это – святое. Никак нельзя отказать. Книгопродавец является. Добропорядочный вид. В меру упитан и круглолиц. Сразу видать любителя вина и жирных колбас. Делает странное предложение. Видите ли, гражданин, в Брюсселе было нечто похожее на Париж. Ну, гражданину это известно, как известно и то, что австрийский император навел в Брюсселе порядок, даже крови несчастных бельгийцев было не особенно много. Вот именно, а знает ли гражданин, что после не очень жестокого усмирения в Бельгии осталось слишком много оружия? Этого гражданин, конечно, не знает. Так вот, гостю удалось выхлопотать у императора лицензию на покупку всего оружия, которое имеется в Бельгии. У него уже имеется пятьдесят тысяч ружей. В ближайшее время может быть ещё тысяч двести. Эти ружья просят у него эмигранты. Только он, не смирившийся патриот, предпочитает продать его восставшим французам. И купить эти ружья может и должен не кто иной, как Пьер Огюстен Карон де Бомарше, слишком известный в Европе как Родриго Орталес и прочее.

Пьер Огюстен благодарит за память и честь, но отвечает отказом. Видите ли, гражданин, старость не радость, от дел давно отошел, перед смертью отдыхает от тяжких трудов.

И это правда, хотя правда не вся. Отдых неполный, а разум остается трезвым и ясным. Пятьдесят тысяч ружей для защиты отечества, конечно, крайне нужны. Только как их доставить в пределы отечества? Франция окружена со всех сторон, пребывает в полной блокаде. Кто же эти ружья пропустит? Не пропустит никто. Всё равно что деньги бросить на ветер. Денег, конечно, не жаль, а повесить могут вполне.

Книгопродавец не особенно огорчен. Ему рекомендовали уважаемого пенсионера как единственного человека во Франции, который способен совершить эту сделку и при этом никого не обманет. Времена-то нынче безумные, ни на кого положиться нельзя. Того гляди обчистят дотла. Откланивается. Обещает нажать на него через людей весьма и весьма уважаемых. И нажимает. Три дня спустя Пьер Огюстен получает записку: Нарбон, военный министр дружески просит к нему заглянуть. К Нарбону он не хочет идти, да и не успел бы, даже если бы захотел. Король, не довольный, что Нарбон не развязывает ни большой, ни малой войны, снимает его.

Тут происходит событие довольно забавное. Король предлагает пост военного министра маркизу де Граву, пост министра иностранных дел Шарлю Франсуа Дюмурье, а пост министра внутренних дел Пьеру Огюстену Карону де Бомарше. Грав и Дюмурье соглашаются. Пьер Огюстен отвечает отказом: этому королю он больше не станет служить.

Дело о ружьях как будто прекращается само собой. Тем не менее Пьер Огюстен беспокоится. Патриотические чувства гложут его. Ружья-то новой Франции крайне нужны. И он наводит справки у Летелье, своего директора уже известного «Философического, литературного и типографского общества», которое только что выпустило собрание сочинений Вольтера и готовится выпустить такое же собрание сочинений Жана Жака Руссо.

Летелье отлично знает книгопродавца, вел с ним дела. Это фламандец, человек добропорядочный и надежный. Не подведет. К тому же патриотические чувства горят и в душе Летелье. Летелье чуть не настаивает, чтобы Пьер Огюстен купил эти ружья, иначе они попадут к эмигрантам. Аргумент, способный сразить наповал. Пьер Огюстен погружается в размышления, а Летелье разыскивает фламандца и приводит его к своему благодетелю.

Делать нечего. Переговоры возобновляются. Пьер Огюстен, в коммерции тертый калач, сразу берет быка за рога:

– Можете ли вы со всей искренностью обещать мне две вещи? Дать подтверждение, заверенное нотариусом, что ружья действительно принадлежат вам, и обязательство, гарантированное значительным денежным штрафом, что ни одно из этих ружей не будет использовано в интересах наших врагов, какую бы ни предложили вам цену?

Подтверждения тотчас даны, обязательства представлены. Все-таки Пьер Огюстен осторожен:

– Хорошо. Отклоняйте все предложения, которые будут вам давать эмигранты или иные наши враги. Мне надлежит обсудить дело с военным министром. А пока я, не покупая, закрепляю их за собой. В случае неудачи обязуюсь уплатить возмещение. Сколько вы просите.

– Если оптом, пять флоринов за штуку.

С ружьями Пьер Огюстен имеет дело ещё со времен американской войны. Ему известно лучше многих других, какой хлам под видом ружей могут подсунуть поставщики. Он согласен покупать поштучно, только годные ружья. Он возместит все расходы фламандца, что справедливо. А как же доход?

– Мы поделим доход на три части. Одна будет платой за ваши хлопоты за границей. Другую получу я за мои во Франции. Третья пойдет на авансы, протори, накладные расходы, вознаграждение тем, кому я буду обязан за содействие нашему делу. Меня же лично гораздо больше интересует польза, которую я могу принести отечеству, чем прибыль, в которой я не нуждаюсь.