«Граждане улицы Вьей дю Тампль и нескольких прилегающих улиц единодушно обращают ваше внимание на то, что в связи с удаленностью церквей Сен-Жерве и Сен-Проте, которых они являются прихожанами, а также с редкоостью служб, в них отправляемых, те, кто вынужден сторожить дома, пока другие выполняют свои главнейшие христианские обязанности, нередко оказываются перед невозможностью выполнить их в свою очередь. Женщины, отроки, все благочестивые и чувствительные души, которые черпают в религиозных отправлениях сладкую, полезную и даже необходимую пищу, с полного согласия своего достопочтенного кюре присоединяют свой голос к гражданам округа, умоляя вас отдать приказание, чтобы в часы литургии для них была открыта внутренняя часовня госпиталиток Сен-Жерве, как дано было подобное разрешение гражданам, проживающим по улицам Сен-Дени и Ломбар, для которых была открыта часовня госпиталиток Сент-Катрин. Наш достопочтенный кюре даже предлагает умножить число треб, необходимых для этого обширного квартала, соглашаясь служить лишнюю обедню в церкви Блан-Манто.

И я, кому они поручили составить эту петицию, хотя я и наименее набожен из всех, я, сознавая, что просимое разрешение необходимо как для регулярного отправления религиозных обязанностей, так и для пресечения недостойных разговоров врагов отечества, которые сеют повсюду слухи, что забота о гражданском благе не более чем предлог для уничтожения религии, я вместе со своей женой, дочерью, сестрами, вместе со всеми моими согражданами и их домочадцами прошу вас дать согласие на то, чтобы все эти добрые христиане, нуждающиеся в церковной службе, могли по меньшей мере удовлетворить сию потребность. Мы воспримем ваше справедливое решение как акт милосердия, столько же воздающий честь вашей преданности католической вере, сколько это прошение свидетельствует о преданности ей моих сограждан и моей собственной…»

Он недаром указывает, что враги отечества пользуются любым предлогом, чтобы настроить граждан против новых, революционных властей, ведь враги отечества всюду. Лично он до конца не привержен ни старым, ни новым властям. Всем сердцем, всем своим существом он привержен только отечеству. Он всегда служил только Франции, а не её королям. Он продолжает служить только Франции, а не её новым, революционным властям.

В бегстве короля и королевы, готовых встать во главе нашествия иноземцев, он безоговорочно видит предательство. Его мнение непоколебимо и выработано давно. Очень скоро ему придется о нем заявить:

«Тот, кто предал отечество, должен заплатить головой за действия, столь бесчестные!..»

К несчастью для Франции, такого твердого убеждения не имеют депутаты Учредительного собрания. Они испуганы и бегством и возвращением короля. Они не знают, как поступить. С трибуны проливаются потоки путаных, мало вразумительных, зато напичканных возвышенными словами речей. Вновь во всё горло кричат о правде, о справедливости, о благе народа. Одни утверждают, что король сам растоптал свою корону и требуют его низложения. Другие уверены, что король и не думал бежать, что король был похищен врагами отечества, которых надо судить, и что, стало быть, король не виновен ни в чем.

Создается комиссия. Ей поручают расследовать дело. Комиссия находит короля не виновным, напоминает о принципе неприкосновенности особы монарха и считает необходимым сохранить власть короля. Выводы комиссии обсуждают три дня и принимают их большинством голосов.

Недовольство этим решением переносится в клубы. Клубы ведут агитацию в пользу республики. Их вожди собирают на Марсовом поле толпу. Толпа возбуждена до того, что составляет петицию, которой требует от Учредительного собрания учрежденья республики. Лафайет приводит на Марсово поле национальных гвардейцев и требует, чтобы толпа разошлась. Толпа не расходится. Тогда Лафайет, республиканец в Америке, но во Франции монархист, приказывает стрелять. Гвардейцы делают несколько залпов, и вместо Богини свободы высотой в двести метров на Марсовом поле появляются трупы.

Ружейные пули заткнули рот недовольным. Учредительное собрание восстанавливает монархию и в начале сентября представляет новую Конституцию на утверждение опозорившего себя короля. Король утверждает её. Является на заседание Учредительного собрания. Клянется соблюдать Конституцию и защищать её от врагов. Депутаты ликуют и под звуки военного марша и пушечных залпов провожают его до дворца. В Париже иллюминация. Король с женой и детьми прогуливается в открытой коляске по Елисейским полям. Его восторженно приветствует буржуазная публика. В театрах под гром аплодисментов ставят пьесы из жизни короля Генриха 1V и почему-то Ричарда Львиное Сердце. Сами артисты вдруг все поголовно становятся монархистами.

Пьер Огюстен старый политический волк. Он предчувствует, что этот взрыв монархических чувств очень скоро обернется для Франции новой бедой. Как можно доверять тому, кто предал отечество хотя бы раз? Как можно оставлять за ним власть с правом назначать министров и приостанавливать решения законодателей? Каких министров он даст? Сколько палок он вставит в колеса представительных органов? В его глазах Учредительное собрание само себя покрыло позором. Он пишет депутату Бомезу, который представляет в Учредительном собрании его интересы:

«Кто бы мог помыслить, что завершение столь великого дела будет опозорено дебатами самого гнусного толка и что мы подарим нашим внутренним и внешним врагам подобный триумф, позволив им узреть Учредительное собрание на грани краха в тот самый момент, когда его полномочия должны были бы обрести особую значимость?.. Вы вносите смятение в наши ряды. Оздоровит ли их это адвокатское законодательное учреждение, которое будет сформировано при помощи всевозможных интриг? Я знаю о нем слишком много, чтобы не умирать от огорчения в предвидении всех невзгод, готовых обрушиться на Францию…»

И как ему об этом не знать? Он по-прежнему, хоть и невидимо, в гуще событий. Учредительное собрание прекращает свои полномочия тридцатого сентября. Его заседания закрывает король. Депутаты приветствуют его. Он издает манифест, в котором заявляет о том, что наступил конец революции. А на улице слышатся крики «да здравствует свобода!», «да здравствует нация!» У входа в зал заседаний толпа приветствует Робеспьера и Петиона. Их увенчивают дубовыми листьями. Их провожают до самого дома. Вокруг них кричат:

– Да здравствуют неподкупные законодатели!

Уже идут выборы в Законодательное собрание. Пьер Огюстен возглавляет избирательную комиссию округа Блан-Манто. Здесь активные граждане, которые платят налоги не менее заработной платы трех дней, голосуют за выборщиков, которые платят налоги не менее заработной платы десяти дней. Затем выборщики голосуют за депутатов, которые платят налоги в сумме золотой марки.

Дворян в Законодательном собрании оказывается немного, ещё меньше людей из народа, о благе которого так голосисто горланят с трибун: четыре ремесленника и три землепашца. Большинство составляют писатели, журналисты, адвокаты и бывшие офицеры, которые, как оказалось, очень неплохо зарабатывали при старом режиме. Другими словами, законодатели подбираются ещё более говорливые, но абсолютно не знакомые с действительной жизнью и реальной политикой.