Ребят, словно щенков, натаскивает. Только дядя Федор ни в чем не уступает ему.

— Любопытно, любопытно, — проговорил Дмитрий Саввич. Быстро взглянул на Анатолия. — Ты все-таки присмотрись к нему.

Хорош был парк в Алеевке. Разбили его на пустыре в середине двадцатых годов. Деповские, станционные рабочие и служащие, домохозяйки, школьники сажали деревца. А потом в центре поселка он оказался — так расстроилась Алеевка.

До войны тут хозяйничал садовник. Была своя оранжерея. Вдоль аллей и на клумбах высаживались цветы. По вечерам сюда приходили семьями, с детьми — посидеть, себя показать и людей посмотреть. На открытой эстраде играл любительский духовой оркестр...

Ухоженный, красивый был парк. И летний клуб в нем — деревянное оригинально выполненное строение. Кинокартины в нем смотрели, спектакли приезжих артистов, своих драмкружковцев.

А сейчас нет ни ограды, ни клуба, ни скамеек в парке. Все растащили оккупанты на топливо, обогревая себя в лютую зиму сорок первого — сорок второго годов. Нет ни оранжереи, ни цветов. Аллеи истоптаны копытами. Кора на деревьях изглодана полуголодными лошадьми итальянских кавалеристов, устроивших в парке конюшню.

Теперь их нет. Двинулись на Сталинград, оставив после себя запустение и разор.

Летнее солнце припекало, и Анатолий, свернув на боковую аллею, пошел вдоль густо разросшегося питомничка белой акации. В его глубине раздался смех. Анатолий решил посмотреть, что же там такое. Пригибаясь, раздвигая ветки, он нырнул в эту молодую посадку и вскоре увидел компанию ребят. Тут были и постарше хлопцы, и совсем еще подростки. Анатолий почти всех их знал. Они расселись на траве, а в центре расположились Митька Фасон и Фомка Маркаров. Фомка сидел на своем карабине и, зажмурившись, ждал очередного удара картами по носу.

— Не угинайся, Сися! — покрикивал Митька. — Будешь угинаться — еще накину. — Он старался угодить по самому кончику — тогда больней получается. И вел счет: — Тридцать семь... тридцать восемь...

— Слышь, Фасон, дай передохнуть, — взмолился Фомка.

При счете «сорок» Митька опустил руку. Заметив Анатолия, заговорил в своей манере:

— Кого я вижю! Толик, детка, наше вам с кисточкой.

— Здорово, Фасон, — ответил Анатолий. — Что это ты?.. — указал взглядом на Фомку.

— Учю... Оно же необразованное, — кивнул на Фомку. — Закончило четыре класса и пятый коридор.

И опять — хохот.

— Шя, шпана! Тиха! — прикрикнул Митька. — Кто мине даст в зубы, шьтоб дым пошел? Шьто?! — не дождавшись, возмутился он. — Обратно же нет ни у кого курева? Дед, был на бану? Собирал мучики?

— Поперли меня оттуда, — отозвался тщедушный паренек, названный Дедом.

Теперь Анатолий узнал его. Этот паренек года два назад соорудил «пушку», прикрепив кусок дымогарной трубы к детской коляске. Один конец трубы заглушил, пропилил отверстие для запала. Потом украл у будочника коробку петард, извлек из них порох и зарядил свою «гаубицу». Когда все было готово, подкатил ее к школе и затаился, ожидая Дыкина, который его несправедливо на второй год оставил. Рвануло тогда здорово. Коляску разнесло в щепки, пушкаря оглушило...

Вот он какой — Дед. С характером. А сейчас Митька лишь глянул на него, и он подхватился.

— Без курева придешь — будешь землю грызть! — вслед ему крикнул Митька, как бы демонстрируя перед Анатолием свою власть над этими ребятами. Подмигнув ему, обернулся к Фомке: — Ну, как, Сися? Продолжим? Подставляй свой шикарный нос.

Фомка заерзал:

— Слышь, Фасон, дам сигарету.

— Это шьто ж, с арзац-табака? — осведомился Митька.

— Чего там. Все курят. Руманэшти.

Фомка сунул руку в боковой карман и, не вынимая всю пачку, достал сигарету. Митька помял ее в пальцах, понюхал, вернул Фомке.

— Миня, Сися, на дешевку не купишь, — заговорил, приготавливая карты для следующего удара.

— Две сигареты, — предложил Фомка.

Анатолий следил за этим торгом и пытался понять, почему Митька имеет такое влияние не только на огольцов, которые так и льнут к нему, но и на сверстников. Взять того же Кузьму Пузанова. Пузю, как его Митька прозвал. И ничего, не обижается, во всем угождает Митьке. Или вот Фомка Маркаров. Здоровила! В полиции служит. С карабином ходит. А нос безропотно подставляет. Правда, Митька сильный. С двухпудовыми гирями упражняется. Последнее время приемы самбо изучал. Бывало, когда не встретишь, мальчишек через бедро бросал, через спину — захваты отрабатывал. Бицепсы у него — как железные. И ловкий Митька, увертливый. Дерзости ему не занимать, в драку ввязывается не задумываясь, ради спортивного интереса. Наверное, это и привлекает к нему ребят, охотно попадающих под его власть. Потому что во всем остальном Митька — жалкая посредственность: кривляется, манерничает. «Фасон давит» — под блатного работает.

Анатолий подумал о том, что если бы вот это, последнее, отсечь и дать Митьке настоящее дело...

А торг продолжался. Митька уже начал сердиться:

— Шьто ты мне мульки крутишь?! Сигарета за удар. Дешевле макарон, сеньор Сися. Клади девять штук, не то уся пачка сыгарет мине в карман. Были вашими, станут нашими...

Фомка молча отсчитал сигареты.

— Эх, Сися, Сися, — укоризненно проговорил Митька. — Пижон ты несчастный. Думаешь, как стал полицаем, можно мине нервы выматывать?

— Ладно, — проворчал Фомка уходя.

— Гляди, — провожая его смеющимся взглядом, пригрозил Митька. — Не то и пищаль отберу!..

Довольный собой, он закурил, помедлив немного, кинул по сигарете влево и вправо своим огольцам. Те набросились на них, как собачата, подняли галдеж, занимая очередь.

Митька пыхнул дымом, уставился на Анатолия.

— Ну, как?

— Мне бы с тобой поговорить.

— Говори, — кивнул Митька. И, видя, что Анатолий косится на его окружение, добавил: — Валяй. Это братва своя в доску.

Анатолий решил, что, может быть, это и к лучшему.

— Война идет, Фасон, — напомнил он. — А ты цирк устраиваешь.

— Шьто ты сказал?

— То, что слышал. Балаганишь, Фасон. Размениваешься. Будто сейчас нет более достойного занятия.

— Толик, — начал Митька. — Детка...

— Хватит кривляться, Фасон, — прервал его Анатолий. — Хоть раз можешь быть серьезным?! С твоими возможностями, с твоими ребятами...

— А не пошел бы ты корове на капсуль! — вскричал Митька. — Живем, как хотим, и делаем, шьто нравится. Сообразил? Анархия — мать порядка! Без пионервожатого обойдемся.

Анатолий понял, что Митьке никак нельзя открываться. И так, кажется, лишнее позволил. Потому сразу и сориентировался, обиженно заговорил:

— Чего взбеленился? Нужно мне очень