Начальник депо качнул головой, осклабился.

— Однако шутник вы, Максимыч. Ваши прежние заслуги не имеют никакого отношения к новой власти. Почему же она должна расплачиваться за то, что вы делали большевикам? Нет-нет. Надо заработать у нее.

— Обойдусь, — Максимыч махнул рукой. — Век бы не иметь таких заработков.

— А работать придется, — с нескрываемой угрозой проговорил начальник, барабаня пальцами по кобуре своего необычных размеров револьвера.

Максимыч не отвел взгляд, лишь сощурился, вызывающе бросил в ответ:

— Разве что под конвоем.

— Очень хорошо! — воскликнул начальник. — С радостью окажем вам такую любезность...

Он сохранил выдержку, хотя стоило это ему больших усилий. Будь на то его воля, разве бы тратил столько времени на разговоры! Один росчерк кольта — и все. Но в том то и дело, что не хватает машинистов. Паровозные бригады укомплектованы кое-как, совсем неопытными людьми, порою помощниками и кочегарами работают вовсе не специалисты.

Тут уже не до удовлетворения своих желаний и прихотей, когда эшелоны с вооружением и войсками, так нужные сейчас фронту, простаивают на станциях. С другими механиками ему, конечно, проще. Сообщит вызывальщик, мол, на столько-то быть в депо, — являются как часы. А этого упрямого старика приходится конвоировать.

Вот так и повелось. В нужное время приходил к Максимычу Фомка Маркаров, говорил свое неизменное: «Собирайся, старина». А потом вел его через поселок к поезду, ехал с ним в Ясногоровку и передавал с рук на руки дежурному по депо.

И ездил Максимыч. А что он мог сделать? Это только так говорят, что старым людям смерть не страшна. Да и не старый он вовсе. Хочется еще пожить, узнать, каким будет завтрашний день, дождаться своих... А за спиной — постоянно человек с оружием: и по пути на работу, и в поездке, на паровозе, всегда следит за ним настороженный взгляд врага. Кто-то из эшелона обязательно едет в паровозной будке — солдат ли, унтер, а то и офицер. Каждое мгновение могут всадить пулю в затылок.

Да еще помощника дали — ни два ни полтора. Ничего в машине не смыслит. Учить надо, показывать, фактически выполнять его обязанности. В топку подбросить, и то толком не умеет, никак не постигает, как это бросать уголь враструс. А перед гитлеровцами лебезит, гнется. Противно смотреть.

Все больше хмурился Максимыч. Чаще задумывался: сам-то он чем лучше этого подлеца? Под конвоем на работу доставляют? А что меняется от этого? Все равно помогает врагу. Только видимость создает, мол, смотрите, люди добрые, не по своей охоте иду в услужение, замолвите словечко, когда наступит время держать ответ, с кем был в войну. Ведь так получается.

Но люди людьми, а каково ему перед самим собой отчитаться? Перед своей совестью?..

О, это очень трудно — быть откровенным с собой. Всегда находятся доводы, оправдывающие собственную слабость. Не каждый сможет вывернуть себя наизнанку, признать за собой имеющиеся пороки, недостатки. Не каждый способен сделать выводы, принять единственно правильное решение.

А Максимыч безжалостно, беспощадно тиранил себя. Да-да. Издевался над собой, называя трусом, лицемером, старым подлецом и предателем. Те снаряды, которые он везет к фронту, будут убивать его соотечественников. Танки будут давить и расстреливать защитников Сталинграда. Солдаты займут место убитых, усилят штурмующие отряды врага... Это и его вина в том, что где-то матери не дождутся сыновей, жены — мужей, дети — отцов. Он — соучастник преступлений гитлеровцев. Нет, на нем еще большая вина. Те — чужеземцы. Для них на этой земле нет ничего святого. А он пошел против своего народа! И еще пытается как-то умалить ответственность, дескать, не по своей воле стал убийцей. Заставили. Под конвоем на работу водили.

От этих мыслей действительно не мудрено и рехнуться. Значит, в мирной жизни он мог быть достойным гражданином. Его уважали. С ним считались... Хорошее было время. А как они с Тимошей Пыжовым давили на большой клапан! Незабываемые дни! Незабываемая радость от сознания, что ты нужен людям, что занят нужным делом. Но лишь наступила година испытаний, и... Тимофей погиб, до конца оставаясь на посту, а он — служит врагам.

Максимыч изжевал концы своих вислых усов. И думал, думал — дома, в поездках. Всюду его преследовало одно и то же. Он уже знал, что так продолжаться не может. Но как выйти из этого тупика?..

Паровоз стоял под парами. Предстояло перебросить к Сталинграду артиллерийскую часть. Солдаты разместились в товарных вагонах. Орудия были укреплены на платформах вовсе не зачехленные, и возле них дежурили часовые. В конце состава прицепили вагоны со снарядами.

— Сила, — услышал Максимыч за своей спиной — Вот уж умеют воевать. Не то, что наши иваны.

— Ах ты, гад! — возмутился Максимыч. — Ах ты, шкура продажная!

Помощник криво усмехнулся:

— Давай-давай, Максимыч. Валяй. Можно подумать, что мы не в одном дерьме выкачаны.

Максимыч задохнулся, сразу не нашелся, что и ответить. Лишь немного погодя как-то странно проговорил:

— Верно. В одном...

Именно в этот миг Максимыч понял, что ему надо делать. Он отослал помощника смазать ходовую часть, а сам взял инструмент, не торопясь поднялся к предохранительным клапанам, сорвал пломбы, снял ограничительные хомутики. Отдать контргайки и затянуть до отказа регулировочные болты уже не составило особого труда. Теперь избыточное давление не стравится. Нужно лишь следить, чтоб оно не образовалось прежде, чем понадобится. В этом Максимычу помогут манометр и накопленный годами опыт обращения с котлом.

К паровозу уже шли начальник депо, офицер и солдат.

— Эй! — окликнул Максимыч помощника. Он демонстративно никак не называл его. — Вытри для господина офицера поручни!

Помощник кинулся выполнять приказание. С подчеркнутой старательностью прошелся по поручням чистой ветошью, отступив в сторону, поклонился.

— Гут, гут, — сказал офицер. По пути сюда начальник депо сообщил ему, что под состав, в котором следует их часть, занимающая в планах командования особое место, выделен лучший локомотив и опытнейший механик. Теперь он сам видит старательность и почтение бригады, повернулся к начальнику депо, выкинул руку вперед в нацистском приветствии: — Хайль Гитлер!

— Хайль! — напыжившись, ответил коротышка с бульдожьим лицом. Положил короткопалую пятерню на кобуру кольта, запрокинув голову, глянул на Максимыча. — После рейса зайдешь за премией! — крикнул ему. — Хорошую работу мы хорошо оплачиваем.

— Слушаюсь, — ответил Максимыч.

Дали отправление. Он тронул состав с места так идеально, что даже придирчивый начальник депо не