сливали в общее эмалированное ведро и зачерпывали кружкой. Водкой и коньяком были заставлены все возможные возвышенные места и подоконники. Зато как раз знакомых было немного. Я кому-то на это пожаловался, мне сочувственно ответили, что проводы длятся уже несколько дней и я, видимо, попал в чужой день.

Был все тот же В. К. Финн. Никогда мы с ним так душевно не говорили. Он очень переживал. Видимо, прикладывал отъезд и к себе.

А мы к тому времени даже и не собирались.

Потолкались мы, наверное, до полуночи, я набрался, хотел Гастева догнать, но не сумел, расспросили, как домой добираться, на такси больше денег не было, захотели еще раз самого Юрия Алексеевича увидеть, обнять в последний уже в жизни раз. Нам его показали.

Обниматься и отвечать-узнавать он уже не мог. И мы уехали.

Через несколько месяцев пришла нам в Томск бандероль. С иноземными марками. А у нас за бугром никого тогда не было. Может, Гастев? Так он, небось, и адрес утратил. Нет, верно от Гастева. Книги.

Я не только бандерольку сверху всю осмотрел, обнюхал, не поленился лупу достать и все швы изучил на предмет конспирации. И Люся, и дети. Вывод: никто не вскрывал. Как так? Мы осторожненько, хирургическим способом ювелирно вскрыли. Под бумагой другая, пластик с пупырышками, для амортизации, сняли и эту, под ней еще одна… Проклятые капиталисты, бумаги не жалеют. А тут селедку ржавую в газету заворачивают. И то у них нет, надо с собой приносить.

И вот наконец книжки. А на верхней — изумительного качества бланк, что, мол, бандероль вскрыта и одна единица вложения изъята как запрещенная.

Так что одна загадка — какие из нас конспираторы? — счастливо разрешилась, но возникла иная.

Что украли? На самом деле необходимо другое слово, потому что если «украли», то еще можно найти, вернуть, а тут именно… другое слово бы подошло. Оставили они нам три расчудесные книжки: «Лолиту» Набокова, томик стихов Мандельштама (у меня был дома четырехтомник, Люсей же на нашей машинке набранный. Иные такую литературу читать не могли и литературой не признавали. А тут, заморское качество…) и один из романов Солженицына. Это, значит, у них легально.

Что же за пределом?

Очень обрадовались и по обратному адресу отправили благодарность самую теплую, аж горячую.

Встречи здесь

А потом и мы сами уехали. И тут тот же человек, кто нас в Москве книжками из-за рубежа снабжал, а теперь, после девяти лет отказа, года два здесь маялся, Толя Одуло, говорит:

— А вы знаете, Гастев в Бостоне живет, я видел его на одном из собраний. И друг его, Есенин-Вольпин, где-то рядом с ним. Хотите, адрес узнаю?

Мы удивились. Мы-то думали, что Гастев все еще в Европе, откуда он нам книжки прислал. Когда и почему он в Америку перебрался, мы раньше не слышали. Тем более что в Бостоне. Сосед.

Мы, конечно, хотели и адрес и телефон. И когда узнали, тут же и позвонили:

— Валера! Я уже догадался, что вы здесь. У меня как раз газета в руках «Новое русское слово,» и в нем твой рассказ. «Стучит стукач» называется.

— Нет у меня такого рассказа, — упираюсь я.

Я им в «НРСлово», правда, несколько месяцев назад действительно рассказ посылал, очень кушать хотелось, но он назывался «Стучат стукачи». Во множественном числе.

— Действительно забавно. Грачи прилетели — это весна. Грач прилетел — совсем друтое дело. Частное явление. Ловко они тебя обкорнали.

Между прочим, как и многие другие люди, я очень люблю странные совпадения. Через пару лет я узнал, что не слишком близкий мой университетский товарищ прилетел по делам в Нью-Йорк и ему в гостиницу можно позвонить по такому-то телефону, а то ему позвонить — денег нет.

Я позвонил, а он мне сразу:

— Валер, я как раз только вчера прилетел, только первую русскоязычную газету купил, «Новое русское слово», а в нем твой рассказ. «Оркестр» называется.

Так что о предстоящих крохотных гонорарах я узнавал то из Бостона, то из Нью-Йорка от еще прежних своих друзей.

Я им звоню, а они держат газету с моим рассказом. Удивляющее совпадение.

Поговорили мы с Гастевым по телефону и договорились приехать к нему в гости. В Бостон.

Приехали мы к Гастеву. Улица широкая, бульвар, другим концом упирается в центр города. Дом снаружи выглядит хорошо, почти парадно. Внутри коридорная система.

У Ю. А. прямо за входной дверью справа кухня, мимо нее проход в комнату. И из самой кухни в эту же комнату окно для передачи еды, в самой кухне есть — места нет.

Комната длинная, одна, внешняя стена с окном прямая, а другая несколько вогнута, отчего комната в глубине расширяется и раздваивается. Слева удобства, справа крохотная спальня.

Пространство главной комнаты, включая стол, подоконники, густо, во много слоев завалено бумагами. На глубину в полметра. Не скажешь, что грязно… Не грязно. Пола не видно. Мы сначала на цыпочках ходили по комнатам, не привыкли топтать бумагу, важнейший элемент культуры.

После того как поздоровались, пообнимались, стали искать место, куда бы сесть, у нас с собой было, мы привезли, позаботились. Гастев из своего холодильника тоже какую-то снедь достал, стал на плите из общих продуктов дружеский обед готовить, увлекся, загорелся, лучился так свойственным ему обаянием. Он в это время крепкого не пил, временно завязал и сам сбегал пешком куда-то, купил себе бутылочку пива. Стали стол разгребать. На нем килограмм восемь бумаги было, тоже куда-то деть надо. Если на пол, то куда потом? Ведь мы там, на полу, спать договорились. Когда мы стол расчистили, там внизу оказалось несколько вилок, стаканов и тарелок и еще что-то, чему Гастев особенно обрадовался, уже неделю искал, найти не мог.

Пока он еду готовил, мы у него спрашиваем:

— А какая четвертая книга-то была? Ту, что изъяли? Я предполагаю, что ваша, та, что вы собирались об отце написать, об Алексее Капитоновиче. И тут, видимо, успели издать.

— Не написал я эту книгу, даже и не начал еще, — насупился Гастев. — А что за книга была, невозможно восстановить. Я тогда накупил штук сто или больше книг, для лучших друзей, кому в благодарность, а кому на добрую память, разложил на бандероли по три-четыре книги в каждой, адресами снабдил, но отправляли друзья.

Так и осталась загадка.

А когда уж за стол сели, Юрий Алексеевич набросился на нас:

— Зачем вы уехали? Кому вы здесь нужны?

В Вене в какой-то