качестве составляющей постчеловечества, а не наоборот (Stiegler, 2008–2011: 12). Опыт – это не событие «внутри» сознания. Скорее оно появляется в процессе взаимодействия с окружающей средой. Преобладающее гомеостатическое понятие о структуре в архитектурном мышлении должно уступить место центрированной на событиях онтологии отношений. Метастабильность существования (ранее известная как устойчивость) должна быть прочерчена в самом акте становления. Аффективный поворот в архитектуре сосредоточен на восприятии, которое происходит не на том уровне, на котором принимаются решения о действиях, а там, где формируется сама способность к действию, на уровне виртуальном (Massumi, 2002: 79). Если репрезентация – это средство достижения цели (классификации), то шизоаналитическая картография есть средство ради средства (вмешательства) (Guattari, 2013). Телеология не может быть использована в качестве единственного проектного критерия, поскольку свобода действий никогда не является условием, установленным de facto, это всегда виртуальность (Evans, 1997: 16–17). Этот протоэпистемологический уровень потенциализации (подготовка) уже является онтологическим (Massumi, 2015а: 71). Он затрагивает изменения в той степени, в которой форма жизни возможна относительно окружающей ее (построенной) среды. Их взаимное определение накладывает на современную архитектуру обязательства в отношении экологии в целом и этики с эстетикой в частности (Guattari, 1995). Психотропный вопль о том, что «сначала мы определяем облик наших городов, а затем они определяют облик нас самих», следует понимать буквально. Только недавно биологи признали воздействие, которое «нишевое строительство» оказывает на систему наследственности (Jablonka, Lamb, 2005; Odling-Smee, Laland, Feldman, 2003). Они подтверждают, что форма жизни не только пассивно подчиняется давлению уже существовавшей до ее появления среды (эволюция), но и активно выстраивает нишу для своего существования (развитие), представляющую собой город в антропоцене. Таким образом, последствия для архитектуры как дисциплины, учитывая ее квазиказуальную роль в неоламаркистской теории эволюции Болдуина (эволюционная биология развития), остаются весьма значительными (Wexler, 2010: 143).

Будущность

Создается впечатление, что «новый материализм» в целом и «аффективный поворот» в частности приобретают такую популярность, что некоторые исследователи, поддерживающие эти направления, стали даже призывать к осторожности (Colebrook, 2010: 168–169). Однако, если говорить об архитектуре как дисциплине, доля скептицизма, которая в других условиях была бы здравой, в данном случае не только преждевременна, но и контрпродуктивна. В ходе своей истории архитектура постепенно отделилась от материального мира и стала профессией для «белых воротничков». Этот последовательный уход от реальности (тезис об автономии) воспринимался по-разному: как «плохой» эскапизм или как «хорошая» стратегия сопротивления (Hays, 1981). Стремление отринуть данность и продолжать созерцать (возможные) альтернативы достойно похвалы. Но за идеалистическое заключение в скобки и мессианские амбиции приходится платить свою цену. Архитекторы могут загнать самих себя в угол бессилия, лишив себя (виртуальных) средств вмешательства. В конце концов, вмешательство всегда было главной чертой (любого) материализма. Видимо, наилучшая стратегия сопротивления – не уход в оппозицию, а стратегическое позитивное утверждение (Braidotti, 2012). Признание отношения между настоящим и будущим обеспечивает отправную точку для экологической концепции предвосхищения и/или созидания, родственной мысли Изабель Стенгерс par le milieu (Stengers, 2005: 187). Будущность – это условие настоящего; это антиутопизм экологий архитектуры par excellence.

См. также: Антропоцен; Экософия; Материальная значимость; Метастабильность; Нео/новый материализм; Постгуманизм.

Андрей Радман

(Перевод Веры Федорук)

Экоматериализм

Взгляд с высоты птичьего полета на современное интеллектуальное развитие раскрывает все более активно обсуждаемый и широко практикуемый материальный поворот, трансверсально пересекающий переплетенные исследовательские поля. Отличаясь разнообразием дисциплин – от исследований науки, экофилософии, экокритики и гуманитарных наук об окружающей среде до философии феминизма, гендерных и квир-исследований, антропологии, теорий искусства и массовых коммуникаций, – эта новая парадигма получила различные пересекающиеся в своем развитии формы и «этикетки», такие как «новый материализм», «неоматериализм», «материальная экокритика» и «экоматериализм». Все они, чтобы совладать с нынешними и будущими экологическими сложностями, ставят под вопрос главенствующие нарративы либеральной гуманистической культуры, выдвигая взамен революционную модель инвайронментальности, базирующуюся на идее агентной материальности.

Из всех терминов, связанных с материальным поворотом, «экоматериализм», однако, является наименее определенным, оставляя нас в сомнениях относительно того, что это всего лишь еще одна «этикетка», которая превратится в броское название вроде «нового» или «нео-» материализма. «Экоматериализм» неизбежно заставляет нас гадать, может ли он быть использован в качестве простого синонима одного из этих терминов, поскольку он не только перекликается и пересекается с их дискурсом. Также сходным образом его сопровождает букет переосмысленных концептов: материи, агентности, природы, человеческого, не-человеческого, ингуманистического, постчеловеческого, объектов, вещей и отношений. Несмотря на эту амбивалентность, экоматериализм в настоящее время понимается как проект по теоретическому осмыслению человека, а также иных, не-человеческих обитателей Земли с точки зрения множественных становлений с детальным рассмотрением того, что в действительности является основным предметом беспокойства для этого подхода. Речь идет о глобальной динамике экологических кризисов, возникающих в результате изменений, также известных как неконтролируемые силы антропоцена, привносимых человеком в планетарные экосистемы. Даже если все неопределенности окружающей среды, геополитические противостояния и социальные дилеммы, проистекающие из множественных становлений, создают парадоксальный смысл земного воплощения в гибридизирующемся смешении времен антропоцена, экоматериалистическая философия бытия и становления, разыгрываемая в этих взаимодействиях между процессами разных масштабов, является, как принято считать, необходимым способом мышления.

Перед лицом все более интенсифицирующихся экологических кризисов и материальных сближений экоматериализм помогает нам вообразить мир без безжалостной объективации, систематической поляризации и врожденных гендерных идентификаций, мир, в центре которого, напротив, находится земля с гибкими внеантропоцентричными (disanthropocentric) моделями. Соответственно, экоматериализм представляет собой эпигенез новых материалистических теорий, развивающихся посредством постепенной дифференциации своей платформы и расширения своих экологических рамок, но не в смысле возвращения утопической экологической гармонии или призыва к идеализированному биосоциальному взгляду на жизнь. Напротив, понимание экологии, которое он предлагает, – это понимание «жизни в вихре общей неустойчивости и не выбранного нами соседства» (Cohen, 2015a). Иными словами, экоматериализм вынуждает нас считаться с живым миром бесчисленных, протеевых условий существования минералом, растением, животным и человеком; материальным миром, где земные создания, предметы и силы находятся в одинаковом экологическом, геологическом, а также биополитическом положении.

Следовательно, экоматериалистическая мысль по сути своей является безусловно экологической – разумеется, во всем том множестве способов, что признают экологические превратности, возникающие из-за «не поддающихся нанесению на карту ландшафтов взаимодействия между биологическими, климатическими, экономическими и политическими силами» (Alaimo, 2010: 2). Анализируя то, каким образом множественные становления внутри этих ландшафтов запутывают между собой тела, экосистемы, геобиохимические силы, человеческие нарративы, дискурсы и действия, экоматериализм становится ресурсом экологизации материально-дискурсивных практик, исследуемых в новой материалистической парадигме. Эта парадигма часто выводит на свет неразрешенные конфликты между человеческими и нечеловеческими «силами, связями