изменений, невольных плясок на тайском пляже, когда полную луну уже давно затмило солнце, печальных танцев на закате, когда прилив смывает песок у наших ног, тверкинг до изнеможения на ногах, заплетающихся в агонизирующей боли. Дальше будет то, что, я полагаю, можно назвать обрывочной анекдотической историей о прогулках вдоль этих постапокалиптических берегов в попытках не наступить на эти изнуренные тела только ради того, чтобы натыкаться на каждом шагу на остатки булавок и иголок. Первый шаг: «Ой, климатическое изменение»; следующий шаг: «ах, последняя панда»; «засуха», «цунами», «постгуманизм» и так далее, до такой степени, что прогулка по пляжу напоминает прогулку по конвейеру сортировки мусора. Пляж, или поле, по которому я чаще всего прогуливаюсь, – это искусство и, если говорить более широко, культура. То, что я хочу здесь обсудить, это некоторые из тех вещей – а они были очень распространены и просто ошеломительно повсеместны, – на которые я не мог не наступить в последние годы. Я хочу подарить вам, если угодно, социокультурную историю мозолей на подошвах моих ног после прогулки по берегу.

Одно из моих самых первых воспоминаний о прогулках по пляжу – эпизод сериала «Сайнфелд», на который я наткнулся: действие происходит в Нью-Йорке на берегу океана. Эпизод – под названием «Морской биолог», из пятого сезона, – связывает воедино ряд сюжетов, два из которых представляют для нас интерес. В первом из них лучший друг Джерри Сайнфелда, Джордж Костанца, в тот момент совершенно без работы, притворяется морским биологом, чтобы привлечь внимание женщины, интересующейся природой. Вторая история рассказывает об эксцентричном соседе Джерри, Космо Крамере, который отрабатывает удары для игры в гольф с нью-йоркского побережья, запуская шары в океан. В финальной сцене истории пересекаются[164]. Прогуливаясь по пляжу, Джордж и его девушка находят выбросившегося на берег несчастного кита. Запутавшийся во лжи Джордж, который рассказывал, что он ученый, изучающий экологию океана, вынужден подойти к киту, чтобы разобраться, в чем дело. Приблизившись к киту – что удивительно, ведь он

вовсе не морской биолог, он даже не знает, что кит – млекопитающее, а не рыба, – он обнаруживает, что проблема заключается в том, что мячик для гольфа попал киту в дыхательное отверстие.

Здесь «Сайнфелд» обращается к теме антропоцена – воздействию человечества на окружающий его мир – на тот, что ниже, выше, между, внутри него или проходит его насквозь, – выражаясь, так сказать, буквально, к его отпечатку на геологии Земли, при помощи по меньшей мере трех разных тропов. Первый: антропоцен представлен через шутку, каламбур. Это не такая уж печальная реальность – мы ведь не видим, как Крамер попадает шаром для гольфа в кита, как и не видим, что Джордж спасает его, – эта история рассказывается ради смеха. Второй: антропоцен – это несчастный случай, коинсидентальный эффект легкомысленного, но ни в коем случае не злонамеренного отношения к природе. Совершенно очевидно, что Крамер не замышлял попасть в кита. Его «мяч в лунку одним ударом» стал неудачным совпадением, которое нельзя было предусмотреть. В то же время он не попал бы в кита, если бы бездумно не отправлял мячи для гольфа в океан… Третье: в антропоцене все легко решается. Даже Джордж, идиот, каких поискать, и непревзойденный нарцисс, может спасти кита. Наконец, можно отметить, что в антропоцене «Сайнфелда» заправляют исключительно белые западные мужчины. Короче говоря, «Сайнфелд» представляет антропоцен в виде серии забавных неприятностей, которые могут быть исправлены белыми парнями средних лет.

Я воспринимаю то, как показан антропоцен в «Сайнфелде» – очень забавно и в то же время тревожно, – как отражение стандартного отношения к экологическим проблемам в 1980-х и 1990-х – или, раз уж на то пошло, к экономическим, политическим или нравственным вопросам. Это не означает, что это был единственный подход к решению проблемы, что не существовало неправительственных организаций или индивидов, бьющих тревогу, что активисты «Гринпис» не патрулировали побережье в поисках охотников за китами и тюленями или что не существовало художников и писателей, обеспокоенных климатическими изменениями и подъемом уровня моря, цунами и вымиранием животных. И действительно, когда я задал этот вопрос своим друзьям и коллегам, они назвали мне множество литературных произведений именно по этой теме. Художественный критик Том Мортон привел в пример графический рассказ Алана Мура «Солнечный ожог» (1970), где описан пляжный курорт в солнечный день, а философ Нина Пауэр напомнила мне о том, что этому посвящено почти все творчество Балларда[165]. Также на ум приходят Урсула Ле Гуин, Фрэнк Герберт и, конечно же, Филип Киндред Дик. Однако я поспорю с тем, что в восьмидесятые и девяностые нравственное безразличие из «Сайнфелда» было общепринятым отношением к антропоцену. Другие подходы в то время представляли собой то, что Рэймонд Уильямс (1977) назвал бы «возникающими», периферийными структурами чувства, которым еще только предстояло занять господствующие позиции. Правда, сама формулировка проблемы, сам ярлык антропоцена к тому времени еще не были озвучены.

Вернувшись на пляж 25 лет спустя, мы увидим, что его культура изменилась до неузнаваемости. Джорджа и Крамера почти вытеснили со сцены, которая теперь заполнилась людьми, гораздо более экологически осознанными, – не обязательно более хорошими или более плохими, просто у них другие приоритеты. Я говорю здесь в первую очередь о популяризации постапокалиптических экороманов и фильмов, начиная от недавно написанных и снятых – от канонических книг Кима Стенли Робинсона и цикла «Разрушитель кораблей» Паоло Бачигалупи до «Возможности острова» Мишеля Уэльбека и (киноадаптации) «Дороги» Кормака Маккартни, где хронотоп пляжа означает границу между землей и водой, а также прошлым и будущим, руинами и воздушными замками, одиночеством и отчаянием. В «Сайнфелде» поездки на пляж были веселыми и эпизодическими, современная же литература чаще всего приезжает туда в мрачном настроении, словно в забытый пункт последнего назначения: здесь или нигде. И если все-таки здесь, то, как я полагаю, лишь ненадолго, словно эхом последних строк из «Слов и вещей» Фуко: «Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке» (Foucault, 2005: 422; Фуко, 1994: 404). Но я также размышляю над таким художественным проектом, как инсталляция творческого коллектива Captain Boomer «Кит, выброшенный на берег» (2008). Бельгийская группа создала реалистичную семнадцатиметровую тушу кашалота, залитую кровью, с запахом гниения, которую установили на пляже Схевенингена – а потом и на других пляжах в разных странах мира. Была нанята команда актеров, которые играли ученых, обследующих труп млекопитающего. Белые мужчины из «Сайнфелда» еще успевали спасти кита, но к тому времени, когда появлялась команда мужчин и женщин из Captain Boomer Collective в белых одеяниях, ей ничего не оставалось, как только оплакивать животное. Их единственной