Договор переписывается. В него включается неустойка. Второе предложение испаряется, как он и предполагал. Наконец появляется подпись министра. Остается получить аванс под залог. Только теперь Пьер Огюстен открывает свой сейф и приходит в недоумение. Он ведет множество операций. Его счета многочисленны. Его состояние в различных банках Европы достигает такого размера, что он не всегда знает, что где лежит. Он обнаруживает пакет женевских облигаций на семьсот пятьдесят тысяч, тогда как в кассу министерства обязался внести под залог только пятьсот. Дробить пакет – терять время и деньги. Он настолько доверяет министру и министерским чиновникам, что вносит пакет целиком, переплачивая таким образом двести пятьдесят тысяч франков, в надежде, что очень скоро оплатит аванс и получит обратно залог. Министр тоже верит себе и министерским чиновникам, любезно улыбается и заверяет его:

– Поскольку в нашем соглашении не содержится ни требования, ни упоминания об этих лишних контрактах, то вы можете быть уверены, что найдете их здесь, если они вам понадобятся для получения новых средств, чтобы ускорить выполнение сделки.

В знак благодарности он отвешивает поклон:

– Надеюсь, в этом не будет нужды.

Он выбирает посредника и представляет его Дюмурье, своему старому соратнику по тайным дипломатическим предприятиям ещё времен Шуазеля. Дюмурье вручает посреднику важные депеши своего министерства, и тот отбывает на другой день.

Переговоры с военным министром чересчур затянулись, и время, конечно, потеряно. Кроме того, под носом министра в самом деле гнездится измена, и невозможно сказать, не замешан ли в неё сам министр, ставленник короля. К счастью, Пьер Огюстен, имея за плечами опыт американской войны, осторожен. Его человек находит в Брюсселе одного из друзей, который о сделке с ружьями не имеет никакого понятия. Тем не менее тотчас в доме этого друга появляется неизвестный и спрашивает, не приезжал к нему кто-нибудь из Парижа, а, получив ответ отрицательный, говорит с убеждением:

– Мы подозреваем его. Ему тут придется несладко.

Посредник не теряя ни дня отправляется в Роттердам и обнаруживает, что правительству Голландии уже стало известно о сделке, заключенной в Париже. Как только начнется война, оно будет прямо обязано запретить поставку ружей во Францию. Необходимо было спешить, как на пожар. Посредник и спешил, как только мог. Но он не мог опередить французского короля.

Двадцатого апреля 1792 года французский король объявляет войну королю Богемии и Венгрии, как он в оскорбительной форме именует в своей декларации австрийского императора. Для чего он спешит? Для чего забегает вперед? Для чего не ждет объявления войны с той стороны? Он знает, что Законодательное собрание не располагает вооруженными силами. Он рассчитывает, что пруссаки и австрийцы беспрепятственно вступят на французскую территорию, через неделю-другую будут в Париже и положат конец революции.

Северной армией командует Лафайет.

В тот же день, так совпало, Пьер Огюстен получает депешу. Посредник обеспокоен. Тайна сделки выходит из стен военного министерства и уже достигает Голландии, причем известно доподлинно имя покупщика. Голландское правительство впадает в бешенство при одном звуке этого имени.

Вполне вероятно, что это след американской войны. Слишком многим в Европе не нравится до сих пор, что своими поставками он спас взбунтовавшиеся колонии. Может быть, голландское правительство не стало бы чинить препятствий другому покупщику, поскольку сделка совершена, и совершена она между частными лицами. Но только не этому.

Прямого запрета, разумеется, нет, ведь частная собственность неприкасаема. На бумаге и на словах. На деле всегда найдется возможность к ней прикоснуться и наложить на неё казенную руку. Голландское правительство облагает уже не голландские, а французские ружья такой гибельной пошлиной, что покупщику они обойдутся в копеечку.

Пьеру Огюстену с первого слова становится ясно, что его либо хотя разорить, либо опозорить перед новым французским правительством, которому он так же по доброй воле взялся помочь, как помогал американским повстанцам.

Такого рода дела известны ему, как дважды два. Всего-то и надо, что оказать на голландское правительство дипломатическое давление. Такие операции он с успехом проделывал и при нерешительном, вялом Вержене. Теперь же во главе министерства стоит его старинный соратник, человек энергичный, сильный и властный.

Двадцать первого апреля он отправляет министру письмо, в котором просит принять его и коротко излагает суть дела. Вечером ему приносят ответ:

«Я неуловим, по меньшей мере, в той же степени, в какой Вы глухи, мой дорогой Бомарше. Но я люблю Вас слушать, в особенности, когда Вы можете рассказать что-нибудь интересное. Будьте же завтра в десять часов у меня, поскольку несчастье быть министром из нас двоих выпало мне. Обнимаю Вас.

Дюмурье.»

Двадцать второго он у него. Старые друзья обнимаются, теперь наяву. Пьер Огюстен с должной четкостью излагает историю с ружьями. Шарль Франсуа прекрасно его понимает и готов оказать любую услугу. Да вот беда. Прежде такие дела делались просто. Достаточно было пойти к королю и дать на подпись бумагу или получить кивок головы, а убедить одного человека, даже и короля, много легче, чем убедить десятерых вполне бестолковых коллег. Стало быть, извольте, дорогой друг, составить докладную записку, которую старый друг обязан представить кабинету министров, которые абсолютно ничего не смыслят ни в дипломатии, ни в ружьях, ни в поставках, ни в пошлинах, ни тем более в тех закулисных интригах, какие они, бывало, вместе плели.

Пьер Огюстен присаживается и составляет записку, он ведь знает эти дела наизусть и прекрасно владеет пером. Шарль Франсуа отправляется с запиской по кабинетам. Бараны смотрят на новые ворота и заключают, что записка составлена не по форме, поскольку они в ней ничего не могут понять. Шарль Франсуа возвращается. Пьер Огюстен присаживает. И так четыре раза подряд. И четыре раза подряд один результат: валяйте ещё раз.

Положение представляется ему несколько странным, ведь речь идет о защите отечества, да и промедление в такого рода делах бывает смерти подобно, того гляди, солдатам революции придется сражаться без ружей.

Он ворчит, но ворчит про себя. Вечером дома переправляет ту же записку и отправляет её Дюмурье, не испытывая желания ещё раз своими глазами наблюдать бессмысленное хожденье по кабинетам:

«Я имею честь направить Вам, уже не как человеку доброжелательному, а как министру нации и короля, который возглавляет ведомство иностранных дел, памятную записку, в пятой – со вчерашнего утра – редакции, и просить Вас, мсье, соблаговолить избавить меня от притеснений в Голландии, из-за которых в порту Тервер задержаны шестьдесят тысяч ружей, купленных мною и запрещенных к вывозу адмиралтейством под позорным предлогом, что я обязан внести неслыханный залог в размере тройной стоимости оружия единственно в качестве гарантии, как мне говорят, что это оружие будет отправлено в Америку.