«Соблаговолите вспомнить, как часто Вы, я и многие другие вздыхали, с грустью глядя в Версале на бывших королевских министров, которые льстили себя надеждой, что выиграли дело, потеряв неделю. Слишком рано, слишком поздно – было их излюбленным ответом по всякому поводу, так как пять шестых времени, которое они должны были уделять делам, уходило у них на то, чтобы сохранить за собой место. Увы! Болезнь, именуемая “упущенное время”, как мне кажется, вновь поразила наших министров. У прежних виной всему было чистое нерадение, у ваших виной, разумеется, перегруженность; но от этого не легче.

Вот уже три месяца, мсье, как в деле, рассматриваемом как чрезвычайно важное, я спотыкаюсь о всякого рода нерешительность, которая сводит к нулю предприимчивость людей самых деятельных. По этому нескончаемому делу я осаждаю уже третьего министра, ответственного за военное ведомство.

Мсье, нам не хватает ружей, у нас их требуют громогласно.

В распоряжении министра шестьдесят тысяч ружей, которые я приобрел. Столько золота, столько золота, вложенного мной в это дело. Два корабля простаивают в Голландии вот уже три месяца. Четыре или пять человек пустились ради этого в путешествие. Куча записок, поданных мной, одна за другой. Тщетные просьбы о минутном свидании, чтобы доказать, сколь ничтожны препятствия. Нарочный, который уже двадцать дней томится у моего очага и портит себе кровь, расстраиваясь вынужденным бездействием. И я, в ком она закипает из-за невозможности получить ответ и наконец отправить курьера. С другой стороны, грозящее мне отовсюду обвинение в предательстве, точно я по злому умыслу задерживаю в Голландии оружие, меж тем как я горю желанием ввезти его во Францию. Все эти расходы и противоречия наносят урон и моему состоянию, и моему здоровью.

Если бы речь шла о клиенте, который просит оказать ему милость, я сказал бы вам: пошлите его подальше! Но ведь перед Вами гражданин, исполненный рвения, который видит, как гибнет важное дело из-за того только, что на протяжении десяти дней он не может добиться пятнадцатиминутного свидания и обсудить это дело по существу с тремя министрами – военным, морского флота и иностранных дел. Перед Вами крупный коммерсант, пошедший на громадные жертвы, чтобы уладить все торговые трудности, не получая при этом никакой поддержки в преодолении трудностей политических, которые могут быть устранены только при содействии министров!

Каково бы, однако, ни было ваше решение, не следует ли мне знать его, дабы действовать в согласии с ним? И независимо оттого, договорились ли вы содействовать или противодействовать успеху дела, разве могут пребывать в неопределенном положении вещи столь важные? В такие времена, как наши, чем дольше откладывается решение, тем больше накапливается помех. Между тем я обязан оправдать в глазах всей нации мои бесплодные усилия, если не хочу увидеть свой дом в огне в самое ближайшее время. Разве наш народ внемлет голосу разума, когда бандиты горячат ему головы? Вот какие угрозы висят надо мной.

Во имя моей безопасности (а возможно, и Вашей), мсье, назначьте мне встречу, о которой я прошу: десять минут, употребленных с толком, могут предотвратить множество препятствий. Главное, они могут дать нашим министрам возможность удовлетворить требования на оружие, доставка которого в Гавр через четыре дня зависит только от них. Да, только от них…»

Для него это в самом деле общее дело, которое он старается сделать для своего народа со своими министрами, но уже начинает догадываться, что министры далеко не свои, что народ умеют возбуждать против любого, кто покажется подозрительным, и что с каждым днем над его домом и лично над ним нависает опасность, возможно, смертельная.

Его борьба принимает другой оборот. Отныне он борется не только за то, чтобы доставить в Гавр шестьдесят тысяч ружей, купленных им и предназначенных для защиты отечества, но и за спасение собственного дома, собственной семьи и собственной жизни. Четырнадцатого мая он обращается к новому министру чуть не с мольбой:

«Тяжкий груз военного министерства, который возложен на Ваши плечи Вашим патриотизмом, обрекает Вас на утомительные приставания. Я не хотел бы увеличивать собой число тех, кто Вас терзает. Только настоятельная необходимость в Вашем решении по поводу задержки шестидесяти тысяч ружей, принадлежащих Вам, которые находятся в Зеландии и которые голландцы не выпускают из порта, где два корабля ждут уже в течение трех месяцев, заставляет меня просить Вас оказать мне честь и милость, предоставив десятиминутную аудиенцию. Не нужно ни одной минуты больше, чтобы полностью разрешить это дело. Но то, в каком свете недоброжелательство начинает представлять его, требует от Вас самого пристального внимания…»

Он повторяет, что ему и министру угрожает опасность со стороны врагов государства, поскольку он пока ещё заблуждается: опасность ему грозит с другой стороны.

Строитель крепостей более знаком с разного рода поставками и махинациями, чем предыдущий министр, и не испытывает большого желания ввязываться в довольно темное дело, которое в течение трех месяцев не смогли разрешить три министра. Под Парижем он создает лагерь для федератов, то есть для тех добровольцев, которые прибывают на защиту отечества из провинции, и он оставляет письмо без ответа.

Пьер Огюстен настаивает, ощущая всё острей с каждым часом, что опасность сгущается и что она велика. Копию этого письма он направляет министру три дня спустя. Министр назначает встречу на вечер восемнадцатого числа, но единственно для того, чтобы верней отвязаться от докучливого просителя. Он не находит нужным знакомиться с делом. Он просто отбрасывает его от себя, заявив, что оно находится вне его компетенции. Правда, ему не удается отделаться так легко от прожженного дипломата и коммерсанта. Министр в конце концов уступает и обещает поговорить с Дюмурье.

Видимо, министр, по обычаю всех министров, слова не держит. Пьер Огюстен и на этот раз не получает ответа. Курьер ждет. Корабли простаивают, что уже само по себе приносит громадный убыток. Он теряет терпение, но не знает, как подступиться к тем, кому добровольно взялся помочь. Каждый день он таскается в министерство и находит двери закрытыми. Двадцать второго он узнает, что министры заседают у министра внутренних дел. Ему удается прорваться на заседание. Он горько жалуется на небрежение в столь важном для судьбы – отечества деле. Он умоляет о помощи и неосторожно упоминает о том, что за свои услуги не получил из казны ни копейки, поскольку сам же внес валютный залог за выданные ему ассигнации, которые стремительно теряют в цене. На беду, министр финансов, коммерсант из Женевы, – творец ассигнаций. Завязывается бессмысленный спор. Ценность залога оспаривается. Пьер Огюстен почитает за благо уйти и уходит, но уходит ни с чем.

С ним происходит какая-то чепуха. Положение на фронте всё осложняется. Отряды федератов накапливаются в лагере под Парижем. Вооружения катастрофически не хватает. Он предлагает ружья, но ружья у него не берут. Препятствие, в сущности, пустяковое. Правительство Голландии нарушает международное право. Правительство Франции, хотя бы ради собственного престижа, обязано на это ему указать и потребовать выпустить ружья обычным порядком. Нужна официально оформленная бумага. Правительство Франции не находит времени или желания заняться составлением этой бумаги.