– Я тоже мать – муттер, дорогая фрау Гельб, и поэтому очень хорошо понимаю тебя – зер гут ферштейн – и сочувствую твоему горю. У меня самой три сына – драй зона – на фронте, и я не знаю – вайс никс, – живы ли они сейчас, увижу ли я их еще когда-нибудь. И ты, и я родили своих детей – киндеров – для жизни и счастья, и не моя, и не твоя вина, что наши мальчики погибают вдали от дома – вайт от хауза, – и мы, матери, не можем ничем помочь им, не можем даже быть рядом с ними в их смертный час, закрыть им глаза – ауген… Тебе не следует, дорогая фрау Гельб, так каменеть сердцем, ты поплачь, поплачь – вайнен, – растопи свое горе слезами…

И грузная Гельбиха вдруг послушно склонилась на мамино плечо, затряслась от беззвучных рыданий. Видно, в лихую годину все матери мира понимают друг друга без каких-либо переводчиков.

…Господи, что же происходит? Я так долго, так долго ждала, когда же и ОНИ заплачут. А сейчас я вижу, как страдает и плачет одна из НИХ, но меня почему-то это совсем, совсем не радует.

22 ноября

Понедельник

Ох, не зря так беспокойно было у меня на сердце все последние недели. Совсем не зря. Предчувствие подсказывало мне, что должно произойти что-то из ряда вон выходящее. Вот и произошло. Вчера заявился неожиданный гость, и у меня целый день такое сумбурное, такое лихорадочно-взъерошенное состояние, о каком «ни в сказке сказать, ни пером описать». Ну зачем он пришел? К чему мне снова эти тревоги, опасения, страхи, в конце концов, неизбежные домашние неприятности?

С утра все шло как обычно. Сима стирала, поэтому я была и за поломойку, и за подметалу, и за истопника (ведь за неделю-то сколько пыли и грязи накапливается). После того как навела повсюду «шик и блеск», принялась и себя «приводить в порядок». Притом особенно тщательно: отгладила костюм, раскрутила закрученные с утра «папильотки», соорудила прическу. Ведь, как нам в субботу стало известно, к «остарбайтерам» Бангера должны прибыть сегодня гости: к Клаве – ее подруга Саша с 15-летней дочерью Верочкой, а к Алексу – его довоенный друг – Валентин. По прихоти судьбы Саша с дочерью и Валентин работают тоже вместе, у одного бауера, где-то за Мариенвердером, и о местонахождении Клавдии и Алекса узнали чисто случайно.

Вообще-то, это известие вначале не заинтересовало меня: Сашу с Верочкой мы уже знаем – месяца два назад они приезжали к Клаве, – и к незнакомому Валентину, честно говоря, тоже любопытства не было. Друг Бовкуна… Наверное, так же недалек, болтлив и хвастлив, как и тот. Ведь недаром говорится: скажи мне, кто твой друг… Но в субботу Клава – она забежала к нам вечером с кульком муки, чтобы попросить маму испечь пирог, – так вот Клава сказала, что Валентин, в отличие от Лешки Болтуна, очень порядочный, симпатичный и мужественный человек. Он дважды бежал из плена и побывал даже в концентрационном лагере. Словом, если верить Клавдии, личность – весьма интересная и загадочная.

Утром я видела в окно, как Алекс с Нинкой ходили встречать своих гостей на станцию, и вскоре они, задрав носы, прошли всей компанией мимо нашего дома. Но, хорошо зная Бовкуна, я твердо была уверена, что позднее он непременно приведет своего друга к нам – чтобы похвастаться им. Это, говоря словами Алекса, – «хвакт».

Вскоре явилась Вера с печальной новостью. В Брондау умер пожилой – ему уже около пятидесяти – «восточник» – украинец, по фамилии Гречка. Через него, прямо через грудную клетку, переехала телега, доверху груженная бураками. Я не знаю Гречку, но мне искренне жаль его. Думал ли, гадал ли он найти смерть вдали от Родины, на чужой, постылой стороне. К тому же не в бою с врагом, а по такой нелепой случайности.

После обеда, только что мы устроились с Верой, Симой и Нинкой у теплого камина, прибежали Толя с Генкой, или «Гриша с Тишей», как в шутку называет их мама, которая когда-то читала Гренаде книжку про озорников-братьев с такими именами. Поскидав тесные пальтишки, уселись рядком на диване, по традиции принялись «презентовать» всех. «Тете Нюсе» – кусок английского мыла, Симе – английскую катушку белых ниток, мне – какой-то блестящий, совершенно ненужный английский ремешок к часам (другое дело, если бы еще и часы были в придачу!), Нинке – горсть изюма, а также – «двойки», «тройки» и «четверки» от английских карт. Потом братья принялись демонстрировать нам (однако же не подарили, как мы с Верой у них ни выпрашивали) атласные, красочно иллюстрированные карты, конечно, тоже английские. Затем, глядя на меня, вдруг разом выпалили сенсационную новость: «А сегодня к вам Падик придет! Англик наш. Велел тебе в пять часов дома быть».

Я не на шутку рассердилась. Что еще за «Падик» и что значит – «велел»? Мальчишки пояснили: «Падик – это Роберт. Так его зовут другие англичане, – и миролюбиво поправились: – Ну, не велел, не велел, – просто сказал, чтобы ты в пять часов была дома».

«Кончилась моя более-менее спокойная жизнь», – вот, кажется, первое, что непроизвольно пришло мне в голову после неожиданного сообщения Гриши и Тиши. И впрямь, утренней безмятежности как не бывало. Тревожные мысли о предстоящем, в общем-то, маложелательном свидании не покидали меня и тогда, когда мы шумно и азартно играли с мальчишками в карты, и даже тогда, когда пожаловали наконец сам пан Бовкун с Валентином, с Нинкой и с Верочкой. Но пришли они, так сказать, «для показа». Уже минут через пятнадцать Алекс взбаламутил всех подняться, так как гостям нужно скоро уезжать, а еще есть кое-какие дела. Вот уж поистине «Болтун»! А Валентин на первый взгляд и впрямь показался мне порядочным, умным, сдержанным в словах парнем. Хотя что можно сказать и как можно судить о человеке, если видишь его всего несколько минут.

Ну ладно, гости ушли. Вслед за ними отправились в «Шалман» навестить тамошнюю братию Леонид с Мишей. Вере не хочется покидать нас – она сгорает от любопытства своими глазами увидеть настырного «англика», узнать цель его визита, послушать, что он будет говорить. Но время подгоняет ее: ведь если не явится домой вовремя – получит нагоняй от своей «колдовки». Вера нехотя надевает пальто.

– Что он, раньше не мог прийти, этот ваш Падик-Гадик? – сердито говорит она Тольке и тут же громко хохочет над столь остроумной, как ей кажется,