на крупные земельные участки (правительство хотело сгладить классовые противоречия некоторым перераспределением ресурсов от богатых к бедным). Джорджия и Северная Каролина сделали для своих жителей больше всего — это были два единственных штата, губернаторы которых Джозеф Браун и Зебулон Вэнс противопоставили права штатов общим военным усилиям южан. И женщины склонны были рукоплескать Брауну и Вэнсу и критиковать Дэвиса, но не потому, что стояли за права штатов в ущерб общему делу, а потому, что эти штаты помогали им, тогда как правительство в Ричмонде забирало мужей, сыновей и тем лишало средств к существованию[1108].

Налоги и реквизиции правительства, объяснявшиеся необходимостью содержания армии, также заставляли относиться к нему как к угнетателю. К 1863 года прогрессирующая инфляция заставила законодателей в Ричмонде искать альтернатив печатному прессу. В апреле они последовали примеру своих северных коллег и приняли комплексное налоговое законодательство, включавшее прогрессивный подоходный налог, 8 %-ный сбор с продаж определенных товаров, акцизные и лицензионные сборы и 10 %-ный налог на прибыль оптовых торговцев, призванный вернуть в казну часть денег, которые «спекулянты» «вымогали» у населения. Но надежда на то, что эти налоги заставят богатых внести свой вклад в войну, были нивелированы сохранением необлагаемых категорий товаров наряду с облагаемыми. Вследствие того что деньги не имели почти никакой ценности, Конгресс ввел 10 %-ный натуральный налог на сельскохозяйственную продукцию: после того как фермер оставлял необходимый минимум продукции для нужд своей семьи, он был обязан отдать 10 % излишков одному из 3000 агентов, разосланных с этой целью по всему Югу. Мелких фермеров эта «десятина» возмутила донельзя. Почему бедный землепашец (или, точнее, его жена, так как большинство мужчин ушли на войну) должен платить 10 %, тогда как служащий или учитель с жалованьем 1500 долларов отдавали только 2 %? Будучи поставлен более остро, вопрос звучал так: почему не облагается налогом основное имущество аристократии — рабы? Ответ был следующим: налог на рабов является прямым налогом, взимаемым, согласно конституции, только после пропорционального распределения по всему населению. В военное время проведение переписи невозможно, поэтому невозможно и взимание прямых налогов. Такой конституционный нюанс был слишком сложен для понимания теми фермерами, лично обрабатывающими землю, которым казалось, что агенты отнимают плоды их труда, тогда как рабы плантаторов свободны от налогообложения.

На практике натуральный налог практически не отличался от реквизиций, производимых действующей армией. Отчаявшись добыть провиант, интенданты и квартирмейстеры забирали у населения продовольствие, фураж и вьючных животных. Они платили столько, сколько сами (а не фермеры) считали нужным, или выдавали долговые обязательства, обесценивавшиеся прежде, чем фермеры успевали их обналичить. К окончанию войны оставались непогашенными долговые расписки на сумму около полумиллиарда долларов. Некоторые армейские части, особенно кавалерийские, брали все, что плохо лежит, даже не притворяясь, что платят за это. Рассерженный губернатор Вэнс писал в 1863 году в военное министерство: «Если у всемогущего Господа еще остались в запасе казни для египтян и их жестокосердного фараона, то я уверен, что страшнее будет пришествие полка кое-как вооруженной и весьма приблизительно дисциплинированной кавалерии Конфедерации». Несмотря на дурную репутацию интервентов-северян, многие южане были убеждены, что «янки просто не смогут нанести нам больший вред, чем наши собственные войска»[1109]. Бич реквизиций бил без разбора по бедным и богатым, которым «посчастливилось» жить вблизи театра военных действий, но так как семейные фермеры не могли безболезненно поступиться тем немногим, что у них было, реквизиции эти еще больше отчуждали их от правительства и от «общего дела».

В ответ на возмущение реквизициями, в марте 1863 года Конгресс принял закон, создававший специальные комиссии, устанавливавшие и регулировавшие «справедливые» цены. Однако закон этот по большей части игнорировался, а злоупотребления продолжались. Больший эффект имела ревизия налогового законодательства в феврале 1864 года. Приостановив действие требования о распределении прямых налогов в зависимости от переписи населения, Конгресс ввел 5 %-ный налог на землю и рабов. Домохозяйства, чья собственность оценивалась меньше чем в 500 долларов, освобождались от натурального налога. В то же время пересмотр «закона о двадцати неграх», по которому стало взиматься 200 фунтов мяса из расчета на каждого раба, позволил правительству Конфедерации непосредственно заняться обеспечением населения продовольствием.

Однако все эти меры запоздали, не успев предотвратить наиболее шокирующие проявления недовольства внутри страны — хлебные бунты весны 1863 года. В доброй дюжине городов и поселков от Ричмонда до Мобила отчаявшиеся женщины осаждали магазины и продовольственные склады, требуя еды. Многие стихийные бунты проходили по одному и тому же сценарию: группы женщин (многие из которых были солдатскими женами), иногда вооруженные ножами или револьверами, подходили к лавкам, которыми владели «спекулянты», и спрашивали цену на бекон или муку. После чего возмущались ценами, забирали все, что им было нужно, и уходили восвояси[1110].

Безусловно, самый значительный такой бунт имел место в Ричмонде. Столица Конфедерации под влиянием особых обстоятельств была, пожалуй, наиболее уязвима. С 1861 года ее население увеличилось более чем вдвое. Военные действия опустошили большинство сельскохозяйственных районов Виргинии. Армия генерала Ли, стоявшая на реке Раппаханнок и перешедшая к марту 1863 года на половинный паек, вместе с гражданским населением подъедала и без того скудные остатки пострадавшего из-за засухи прошлогоднего урожая. В конце марта в результате невиданного снегопада дороги на несколько дней сделались непроходимыми из-за девятидюймового снежного покрова. Цены на те немногие товары, что еще лежали в лавках, взлетели до космических высот. 2 апреля несколько сотен женщин, многие из которых были женами работников металлургического завода Тредегар, из баптистской церкви отправились к губернаторскому особняку, чтобы сообщить о своих бедах. Губернатор ничего не мог сделать для них, и они двинулись дальше, постепенно превращаясь в толпу. Один очевидец, принадлежавший к среднему классу, обратил внимание на истощенную восемнадцатилетнюю девушку из толпы. «Она подняла руку, чтобы поправить шляпку, рукав ситцевой рубахи задрался, и я увидел вместо руки настоящий скелет. Она перехватила мой взгляд и поспешно одернула рукав, коротко усмехнувшись. „Это все, что от меня осталось! — сказала она. — Очень смешно, не правда ли?“» Очевидец спросил, что происходит. «Мы умираем с голоду, вот что, — ответила девушка. — Сейчас идем в пекарню, и каждая из нас возьмет булку хлеба. Пусть хоть это нам даст страна, забравшая у нас мужчин». Разросшаяся до тысячи человек толпа, к которой присоединились также несколько мужчин и подростков, ворвалась в лавки и склады. Повсюду раздавались крики: «Хлеба! Хлеба! Наши дети пухнут от голода, пока богачи катаются как сыр в масле». Воодушевленные успехом, некоторые женщины помимо хлеба стали хватать одежду, обувь и даже украшения. Губернатор и мэр пытались убедить их разойтись. Собранный в