– Ты хорошо себя чувствуешь, Джон? – спросила мать,дотронувшись до его лба.

– Конечно, мам. – Так оно и было, если не считать кошмарныхснов и появлявшейся временами сонливости в те часы, когда раньше ему совсем нехотелось спать.

Он чувствовал себя хорошо.

Однажды утром в середине февраля Чак Спайер обнаружил, чтосел аккумулятор у его старенького «де сото» сорок восьмого года выпуска. Чакрешил подзарядить его от грузовичка. Когда он присоединял провод ко второйклемме аккумулятора, тот взорвался, брызнув осколками и кислотой прямо ему влицо. Он потерял глаз. Слава богу, что не оба, сказала Вера. Джонни оченьпереживал, и спустя неделю они с отцом пошли навестить Чака в льюистонскуюклинику. Вид Чака на больничной койке, где он казался каким-то потерянным ималеньким, потряс Джонни – в ту ночь ему снилось, что это он, Джонни, лежиттам.

В последующие годы у него иногда появлялись предчувствия –он знал, например, какая пластинка зазвучит по радио еще до того, какдиск-жокей проигрывал ее, – но он никогда не связывал их с падением на лед. Ктому времени он совсем забыл о нем.

Да и предчувствия не были столь уж необычными и не частотревожили Джонни. До вечера на сельской ярмарке и истории с маской ничегоособенного не произошло. А потом вдруг несчастный случай.

Позднее Джонни часто думал об этом.

Выигрыш на «Колесе удачи» выпал перед вторым несчастнымслучаем.

Как тревожное предостережение из детства.

Стояло лето 1955 года; под палящим солнцем по Небраске иАйове кружил коммивояжер. Он сидел за рулем «меркюри» выпуска тысяча девятьсотпятьдесят третьего года, на спидометре было уже свыше семидесяти тысяч миль.Клапаны «мерка» начинали заметно стучать. Это был крупный молодой человек,эдакий рубаха-парень со Среднего Запада; летом 1955-го, через каких-нибудьчетыре месяца после того, как Грег Стилсон прогорел на малярном бизнесе, емуисполнилось только двадцать два года.

Багажник и заднее сиденье машины были забиты картоннымикоробками с книгами. В основном библии. Разного формата и толщины. Самой ходовойбыла «Библия Американского Праведного Пути», по доллару шестьдесят девятьцентов за штуку, с переплетом на авиационном клее, снабженная шестнадцатьюцветными иллюстрациями и гарантией не рассыпаться по крайней мере десятьмесяцев; еще дешевле – шестьдесят пять центов – стоил «Новый ЗаветАмериканского Праведного Пути», тоже карманное издание, но без цветныхиллюстраций, зато со словами Господа Нашего Иисуса Христа, набранными краснымшрифтом; а для толстосумов имелось «Слово Божие Американского Праведного Пути»,роскошная книга за девятнадцать долларов девяносто пять центов, с обложкой подбелую кожу – на ней было оставлено место для имени владельца, которое надлежаловывести золотом; книгу украшали двадцать четыре цветных иллюстрации, а всередине располагались чистые листы, куда можно было записывать дни рождений,даты свадеб и похорон. Это великолепное «Слово Божие» могло протянуть целых двагода. Была там также коробка с книжками в мягких обложках под названием«Праведный Путь в Америке: коммунистическо-еврейский заговор против нашихСоединенных Штатов».

Эта книжка, напечатанная на дешевой макулатурной бумаге, шлау Грега лучше, чем все библии, вместе взятые. Там рассказывалось в подробностяхо том, как Ротшильды, Рузвельты и Гринблатты прибирают к рукам американскуюэкономику и американское правительство.

В Вашингтоне помнили времена Маккарти; на Среднем Западезвезда Джо Маккарти еще не закатилась, и Маргарет Чейз Смит из штата Мэн за еенашумевшую Декларацию совести называли не иначе как «эта стерва». Не считаякниг о коммунизме, сельские клиенты Грега Стилсона питали нездоровый интерес клитературе, в которой говорилось о том, что евреи правят миром.

Грег завернул на пыльную подъездную аллею, ведущую кфермерскому дому, что стоял в двадцати милях к западу от Эймса, штат Айова. Домказался заброшенным и нежилым – шторы опущены, двери коровника на запоре, непоймешь, есть ли кто дома или нет, но с фермерами всегда так: сам не попробуешь– не узнаешь.

Этот девиз хорошо служил Грегу Стилсону уже около двух лет,с тех пор как они с матушкой переехали из Оклахомы в Омаху. На окраске домов неразбогатеешь, но ему хоть ненадолго нужно было избавиться от привкуса Иисуса ворту, да простится это маленькое святотатство. Теперь же он снова занялся своимделом – только на сей раз не как проповедник или борец за религиозныевозрождение; он с облегчением оставил прежний чудотворный бизнес.

Грег открыл дверцу машины и только ступил в пыль подъезднойдорожки, как из-за коровника показался большой злющий пес с прижатыми ушами. Оностервенело залаял.

– Привет, песик, – произнес Грег низким, приятным, номногозначительным голосом – в свои двадцать два года он уже обладал опытоморатора и умел завораживать аудиторию.

«Песик» не откликнулся на дружеское приветствие. Онприближался, большой и злющий, явно рассчитывая полакомиться на завтраккоммивояжером. Грег забрался обратно в машину, хлопнул дверцей и дваждыпросигналил. По его лицу бежал пот, на белом льняном пиджаке образовались подмышками темно-серые полукруглые пятна, на спине они растеклись ветвистымдеревом. Грег просигналил снова, но никто не отозвался. Дуболомы навернякапогрузились в свой «интернэшнл харвестер» или «студебеккер» и укатили в город.

Грег улыбнулся.

Вместо того чтобы включить заднюю скорость и выехать изподъездной аллеи, он пошарил сзади рукой и достал опрыскиватель – толькозаряженный не дезинсектицидом, а аммиаком.

Оттянув поршень, Грег довольно улыбнулся и вышел из машины.Пес, который было присел на задние лапы, тут же вскочил и стал рычаприближаться.

Грег все улыбался.

– Ну-ну, песик, – произнес он тем же приятным,многозначительным голосом. – Давай иди-ка сюда. Иди-ка и получи свое.

Он ненавидел этих мерзких фермерских псов, которые вели себяна крохотном пятачке у входа в дом подобно заносчивым самодержцам; к тому же пособаке можно судить и о хозяевах.

– Чертова деревенщина, – произнес он еле слышно. Улыбка несходила с его лица. – Ну иди-ка сюда, собачка.

Пес приблизился. Задние лапы напряглись перед прыжком. Вхлеву мычала корова, ветер нежно шелестел листьями кукурузы. Когда собакапрыгнула, улыбка Грега сменилась жесткой и злобной ухмылкой. Он надавил напоршень и плеснул струйкой жгучего аммиака прямо псу в глаза.

Злобный собачий лай сменился коротким, мучительным визгом,который перешел, по мере того как аммиак разъедал глаза, в истошный вой. Песподжал хвост, из сторожевой собаки он превратился и поверженную дворняжку.