Они обогнули угол, и Джонни открыл ей дверцу. Обойдя машину,он сел за руль.

– Тебе холодно?

– Нет, – ответила она. – Вечер очень теплый.

– Да, – согласился он, отъезжая. Она вновь мысленновернулась к нелепой маске. Половина доктора Джекиля с голубым глазом Джонни впустой глазнице, расширенной от удивления: – Слушайте, я вчера изобрел новыйкоктейль, но едва ли его буду подавать в барах, – с этой половиной лица быловсе в порядке, потому что за ней проглядывала частица самого Джонни. Ееиспугала другая половина – Хайда. За ней мог скрываться кто угодно, потому чтотот глаз превратился в щелку.

Но когда они приехали на ярмарку в Эсти, где в темноте нацентральной аллее мигали голые лампочки, а длинные неоновые спицы чертоваколеса мелькали вверх-вниз, она уже забыла о маске. Он был рядом, их ждалприятный вечер.

Они пошли по центральной аллее, держась за руки, почти неразговаривая, и Сара поймала себя на том, что вспоминает ярмарки своегодетства. Она было родом из Саут-Париса, городка, производившего целлюлозу, взападной части штата Мэн, а большая ярмарка обычно проходила во Фрайберге.Джонни, выросший в Паунале, наверное, посещал ярмарку в Топсеме. По сути, всеярмарки в таких городках походили одна на другую и с годами почти не менялись.Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь при входе два доллара, и едваоказываешься на ярмарке, как чувствуешь запах горячих сосисок, жареного перца илука, бекона, леденцов, опилок и сладковатый аромат конского навоза. Слышишьлязг русской горки для малышей, которую называют «полевая мышь». Слышишьхлопанье ружей в тире, металлический рев репродукторов, которые выкликаютномера для игроков в бинго; репродукторы развешены вокруг большого тента,заполненного длинными столами и складными стульями из местного похоронногобюро. Рок-н-ролл по громкости спорит с ревом органа. Доносится нескончаемыйкрик зазывал – два выстрела за два десятицентовика, и ты получаешь набитуюопилками собачку для своего ребеночка. Эй-эй-как-вас-там, стреляйте, пока невыиграете. Ничего не изменилось. Ты снова ребенок, жаждущий, чтобы тебяоблапошили.

– Смотри! – остановила она его. – Карусель! Карусель!

– Конечно, – успокоил ее Джонни. Он протянул женщине вкассовой будке долларовую бумажку, та сунула ему два красных билета и дведесятицентовые монетки, не поднимая глаз от журнала «Фотоплей».

– Что значит «конечно»? Почему ты так со мнойразговариваешь?

Он пожал плечами. Лицо его выражало полную невинность.

– Речь не о том, что ты, Джон Смит, сказал. Важно, как тыэто сказал.

Карусель остановилась. Люди слезали и проходили мимо – восновном подростки в голубых армейских рубашках из плотной хлопчатобумажнойткани или расстегнутых куртках. Джонни провел ее по деревянному помосту и подалбилеты служителю, у которого был вид самого скучающего создания во вселенной.

– Эко диво, – сказал Джонни, когда тот усадил их в маленькиекруглые скорлупки и закрепил страхующую перекладину. – Просто эти кабинкивращаются по замкнутому кольцу, так?

– Так.

– А эти замкнутые кольца уложены на большой круглой тарелке,которая сама вращается, так?

– Так.

– И когда карусель разгоняется, кабина, где мы сидим,вертится по своей маленькой орбите и может развить такую скорость, котораяненамного меньше, чем у космонавтов при взлете с мыса Кеннеди. Я знал одногопарня… – Джонни с серьезным видом наклонился к ней.

– Ну да, очередная твоя сказка, – неуверенно сказала Сара.

– Когда этому парнишке было пять лет, он упал со ступенек изаработал маленькую, с волосок, трещинку в шейном позвонке. А десять лет спустяон разогнался на карусели в Топсеме на ярмарке… и… – Он передернул плечами ипохлопал ее сочувственно по руке… – Но с тобой, очевидно, будет все в порядке,Сара.

– Ой… Я хочу сойти…

А карусель несла их все быстрее, превращая ярмарку ицентральную аллею в наклонное смазанное пятно из огней и лиц. Сара вскрикивала,смеялась, затем начала колотить его.

– Трещинка с волосок! – кричала она ему. – Я покажу тебетрещинку, когда мы слезем, врун несчастный!

– Как, уже чувствуешь что-нибудь в шейном позвонке? –вкрадчиво спросил он.

– Врун!

Они кружились все быстрей и быстрей, и когда пролетали мимослужителя – в десятый? пятнадцатый раз? – Джонни наклонился и поцеловал ее, акабинка со свистом вращалась по своей орбите, их губы сливались во что-тогорячее, волнующее и родное. Затем круг замедлил движение, кабина как бы нехотясделала еще один оборот и, наконец, покачиваясь и подергиваясь, остановилась.

Они вылезли, и Сара обхватила его шею.

– Трещинка с волосок, балда ты! – прошептала она.

Мимо них проходила тучная дама в голубых брюках и дешевыхкожаных туфлях, похожих на тапочки. Джонни обратился к ней, показывая большимпальцем на Сару:

– Эта девочка пристает ко мне, мадам. Если увидитеполицейского, скажите ему.

– Вы, молодые люди, считаете себя слишком умными, –презрительно сказала тучная дама. Она заковыляла по направлению к тенту дляигры в бинго, еще крепче зажав под мышкой сумочку. Сара прыснула.

– Ты невозможен.

– Я плохо кончу, – согласился Джон. – Моя мама всегдаговорила.

Они снова пошли бок о бок по центральной аллее в ожидании,когда мир перестанет качаться у них перед глазами и под ногами.

– Она очень религиозна, твоя мама? – спросила Сара.

– Она баптистка до мозга костей, – ответил Джонни. – Но онаничего. Ее не заносит. Когда я дома, она не может удержаться и вечноподсовывает мне брошюрки, но тут уж ничего не попишешь. Мы с отцом смирились. Япытался было затевать с ней разговоры – скажем, спрашивал, с кем, черт подери,мог Каин сожительствовать в земле Нод, если его папаша и мамаша были первымилюдьми на Земле, ну и всякое такое, но потом решил, что это, в общем-то, гадко,и бросил. Два года назад мне казалось – Юджин Маккарти спасет мир… что до баптистов,то они по крайней мере не выставляют Иисуса кандидатом в президенты.

– А отец твой не религиозен?

Джонни рассмеялся.

– Не знаю. Во всяком случае, не баптист. – На мгновениезадумался и добавил: – Он плотник, – будто это все объясняло. Сара улыбнулась.

– Что подумала бы твоя мать, если бы узнала, что тывстречаешься с пропащей католичкой?