Когда они играли, их музыка заглушала все другие звукивокруг меня. Я, однако, ничего не имел против.

Мне хотелось встать и присоединиться к рок-группе подназванием «Бал Сатаны». Мне хотелось самому петь и танцевать.

Нельзя сказать, что мое желание было обдуманным с самогоначала. Скорее это можно назвать инстинктивным импульсом, достаточно сильным,чтобы заставить меня покинуть подземное убежище.

Мир рок-музыки заворожил и очаровал меня – я восхищался тем,как эти певцы вопят во все горло о добре и зле, провозглашают себя то ангелами,то дьяволами, а окружающие их смертные при этом веселятся. Иногда казалось, чтоони просто безумны. Однако выступления их всегда поражали техническойсложностью и великолепной организацией. Думаю, что за всю историю своегосуществования мир не видел ничего подобного – такого удивительного сочетаниядикого варварства и интеллекта.

Конечно же, это все были метафоры, выдумки. На самом деленикто из них не верил ни в ангелов, ни в дьяволов, хотя роли свои они исполняливеликолепно. Столь же шокирующими, изобретательными и непристойными быликогда-то персонажи старой итальянской комедии масок.

И все же это было нечто совершенно новое. Я имею в виду текрайности, до которых они доходили в своей игре, словно бросая грубый вызовобществу, – а члены этого общества, от самых богатых до самых бедных,принимали их и восхищались ими.

К тому же в рок-музыке было что-то вампирическое. Даже те,кто не верил в сверхъестественное, воспринимали ее звучание как нечтонеобыкновенное. Я говорю о том, как с помощью электричества можно добесконечности тянуть одну ноту, о том, как одна гармония накладывается надругую, пока наконец вы не почувствуете, что буквально растворяетесь в звуках.Ничего подобного и ни в какой форме в мире прежде не было.

Да, я хотел оказаться как можно ближе к этому. Я сам хотелзаниматься этим и, возможно, сделать никому не известную группу «Бал Сатаны»знаменитой. Я готов был возродиться к жизни.

Процесс моего воскрешения длился около недели. Я пил свежуюкровь мелких зверьков, живших под землей, – любых, каких только удавалосьпоймать. Потом начал потихоньку выбираться на поверхность, где можно былораздобыть крыс. Теперь для меня не представляло трудности отлавливать кошек, атам и рукой было подать до настоящей человеческой жертвы, хотя мне пришлосьждать довольно долго, пока наконец я нашел то, что нужно, – человека,который убивал других смертных и не испытывал при этом ни сожаления, нираскаяния.

В конце концов такой человек появился. Еще молодой мужчина сподернутой сединой бородой, убивший себе подобного далеко отсюда, на другомкраю света, шел возле самой ограды. О, это был настоящий убийца. Как прекрасенбыл вкус настоящей человеческой крови!

Украсть необходимую одежду из близлежащих домов и достатьспрятанные мною на кладбище Лафайет золото и драгоценности не представлялопроблемы.

Кое-что меня, конечно же, иногда пугало. Запах бензина ихимикатов вызывал у меня слабость. Гудение кондиционеров и рев моторовреактивных самолетов над головой казались оглушительными.

Но уже на третью ночь после своего воскрешения я с шумом игрохотом гонял по Новому Орлеану на большом черном мотоцикле «Харлей-Дэвидсон»в поисках других убийц, чтобы напиться их крови. На мне была одежда из блестящейчерной кожи, которую я снял со своих жертв, а в кармане лежал плейер фирмы«Сони», из наушников которого мне в уши лились прекрасные звуки фуги Баха,неизменно сопровождавшие меня в метаниях по городу.

Я вновь стал прежним вампиром Лестатом. Я вернулся кактивной жизни. Новый Орлеан вновь превратился в территорию для охоты.

За прошедшие годы силы мои утроились. Я с легкостью могвзлететь с тротуара на крышу четырехэтажного дома. Я способен был сдергивать сокон железные решетки. Мог согнуть пополам медный пенни. При желании я могслышать человеческие голоса и улавливать мысли на расстоянии несколькихкварталов.

К концу недели у меня появился свой адвокат – симпатичнаяженщина, чья контора находилась в одном из небоскребов из стекла и металла вделовой части города и которая помогла мне оформить по всем правилам вполнелегальные свидетельство о рождении, карточку социального страхования иводительские права. Значительная часть моего состояния, хранившаяся накодированных счетах бессмертного Лондонского банка и банка Ротшильда, была ужена пути в Новый Орлеан.

Но самое главное, я буквально купался в новых впечатлениях иубедился в том, что все, что мне рассказывали относительно двадцатого векаслышанные мною голоса, – правда.

Вот что мне удалось увидеть во время своих странствований поНовому Орлеану в 1984 году.

Темный и мрачный индустриальный мир, который я покинул,засыпая, наконец исчерпал себя, свойственные буржуазии благоразумие,осторожность и упорядоченность жизни перестали оказывать влияние на умы американцев.

Как и в старые добрые времена, до великих буржуазныхреволюций конца восемнадцатого века, людьми вновь владела любовь к приключениями эротическим наслаждениям. Они даже выглядели так же, как в старину.

Мужчины больше не носили, подобно Сэму Спейду, традиционныйнаряд, состоявший из серого костюма, рубашки с галстуком и серой шляпы. Онивновь наряжались в шелк и бархат ярких цветов, если, конечно, сами того хотели.Им не было нужды стричь волосы, как римским солдатам, и они носили такие прически,какие им нравились.

А женщины… о, женщины были поистине прекрасны в своей едвали не наготе. Окутанные весенним теплом, одетые в коротенькие юбочки илипохожие на туники платья и даже, если им того хотелось, в мужские рубашки ибрюки, плотно облегающие их округлые формы, они напоминали египетских женщин вовремена фараонов. Они красились и надевали золотые и серебряные украшения, дажеесли отправлялись в бакалейную лавку. Но даже без косметики и украшений они всеравно оставались прекрасными. Некоторые завивали волосы, как в эпохуМарии-Антуанетты, другие позволяли локонам свободно и естественно струиться поплечам или коротко стригли их.

Наверное, впервые в истории человечества женщины были стольже сильны и интересны как личности, сколь и мужчины.

И все это были простые американцы, отнюдь не те богачи,которые в прежние времена обладали изнеженными манерами и стремились ко всякогорода радостям жизни и которых буржуазные революционеры в прошлом называлидекадентами.

Чувственность, бывшая в прежние времена неотъемлемой чертойстарой аристократии, теперь была свойственна всем. Она тесно переплелась сдостижениями буржуазной революции, и теперь каждый человек имел право налюбовь, роскошную жизнь и обладание разного рода изящными безделицами.