– Правильно, – сухо ответил Притчард.

– Жена говорит, что это похоже на синяк, – добавил затемГлен.

Доктор после некоторого раздумья сказал: «Если выподразумеваете здесь припадок, то здесь нет сомнений. Но если вы полагаете, чтоприпадок был связан с эпилепсией, я почти уверен, что это не так. Если бы этотстрашный припадок был связан с эпилепсией, то она должна была бы достичьпоследней критической стадии, и Тад никак не смог бы не реагировать на световыетесты Литтона. Вам бы даже не понадобился доктор, чтобы установить такоезаболевание у сына, поскольку он начинал бы биться в судорогах на коврике вгостиной каждый раз, как менялось изображение на экране вашего телевизора».

– Тогда что же это? – робко спросила Шейла.

Притчард обернулся к снимкам, укрепленным на экране сподсветкой. «Что это?» – повторил он и прикоснулся к своему желтому кружку. –"Внезапные приступы головных болей в сочетании с предыдущими припадкамизаставляют меня предполагать мозговую опухоль у вашего сына, возможно ещенебольшую и, надеюсь, не злокачественную.

Глен Бомонт окаменело уставился на доктора, в то время какего жена стояла позади него, утирая слезы платком. Она плакала беззвучно. Этотплач был результатом годов жестоких тренировок. Удары Глена были всегда оченьбыстры и болезненны, но почти никогда не оставляли следов. После двенадцати летсвоих молчаливых страданий, она, вероятно, даже при всем желании не смогла бызакричать во весь голос.

– Не значит ли это, что вы хотите вырезать ему мозги? –спросил Глен со своей обычной деликатностью и тактом.

– Я не собираюсь действовать подобным образом, мистерБомонт, но полагаю, что хирургия здесь была бы своевременна. И он подумал:«Если Бог действительно существует, и он действительно создал нас по образу иподобию своему, мне бы не хотелось выяснять, почему чертовски много людей типаэтого субъекта распоряжаются судьбами столь многих и причем намного лучше их».

Глен молчал несколько долгих мгновений, опустив голову инаморщив лоб в тяжелом раздумьи. Наконец он поднял голову и задал тот вопрос,который беспокоил его больше всего на свете.

– Скажите мне правду, док, – сколько будет стоить вся этаканитель?

Ассистирующая операционная сестра первой увидела это.

Ее вопль казался еще более пронзительным и неожиданным воперационном зале, поскольку последние пятнадцать минут там слышались лишькоманды Притчарда, отдаваемые им шепотом, да жужжание систем жизнеобеспеченияпациента, перемежаемое коротким шуршанием хирургических пилок.

Она отшатнулась назад, ударилась о поднос с разложеннымидвумя дюжинами инструментов и опрокинула его. Поднос ударился с громким лязгомо кафельный пол, вызвав продолжительное эхо, сопровождаемое грохотом от паденияболее мелких, но тоже очень громогласно заявивших о себе хирургическихпринадлежностей.

– Хилари, – закричала старшая сестра. Ее возглас былпроникнут ужасом и изумлением. Она настолько потеряла самообладание, чтосделала полшага вслед за своей убегающей подругой в зеленом хирургическомкомбинезоне.

Доктор Альбертсон, ассистировавший Притчарду, простооттолкнул старшую медсестру назад как непослушного теленка, пробурчав:

– Помните, где вы находитесь, пожалуйста.

– Да, доктор. – Она тотчас встала на свое место, не взглянувдаже на открытую дверь операционной, откуда продолжая вопить пулей вылетелаХилари.

– Положите инструменты в стерилизатор, – сказал Альбертсон.– Немедленно. Быстро-быстро.

– Да, доктор.

Она начала собирать инструменты, тяжело дыша и готоваяразрыдаться, но уже приходя в себя.

Доктор Притчард, казалось, ничего не заметил. Он снеослабевающим вниманием рассматривал экран, надетый на череп Тада Бомонта.

– Невероятно, – шептал он. – Просто невероятно. Это простодля учебников. Если бы я не видел этого своими глазами...

Шипение стерилизатора, казалось, заставило его оглянуться, иПритчард взглянул на доктора Альбертсона.

– Я хочу провести всасывание, – сказал он твердо. Притчардвзглянул на сестру. – Чем вы занимаетесь? Живо шевелитесь!

Она подошла с инструментами в новом поддоне.

– Сделайте всасывание, Лестер, – обратился Притчард кАльбертсону. – Прямо сейчас. И я покажу вам нечто, чего вы никогда не увидитена ярмарочных шоу уродцев.

Альбертсон запустил операционную всасывающую помпу, необращая внимания на старшую медсестру, которая пронеслась с инструментами прямоперед ним, словно глухая и безучастная машина.

Притчард взглянул на анестезиолога.

– Обеспечь мне хорошее давление крови, дружище. Давление –это все, что я прошу.

– У него сто пять на шестьдесят восемь, доктор. Стабильно,как скала.

– Хорошо, его мать говорит, что перед нами здесь лежит новыйУильям Шекспир, а потому держи давление на этом уровне. Очищайте его, Лестер, –не щекочите его этой чертовой штукой!

Альбертсон наложил отсос для очистки крови. Пульт управленияработал ритмично и монотонно, гудя где-то в глубине операционной. ЗатемАльбертсон услышал свой собственный глубокий вздох. Он вдруг ощутил себявздернутым на крюке в животе.

– О, мой Бог. Иисусе. Иисус Христос.

Он на мгновение в ужасе отшатнулся. Затем наклонился ближе.Над хирургической маской и за стеклами очков в роговой оправе его глаза вдругвыразили живое любопытство и изумление. – Что это?

– Я думаю, вы видите, что это, – сказал Притчард. – Я читалоб этом, но никогда не ожидал увидеть это наяву.

Мозг Тада Бомонта был цвета наружной поверхности раковиныулитки – умеренно серый с розоватым оттенком.

Сквозь гладкую поверхность коры мозга выступал слепой иуродливый человеческий глаз. Мозг слабо пульсировал. Глаз пульсировал вместе сним. Это выглядело так, словно он пытался им подмигнуть. Именно это –подмигивание глаза – заставило ассистирующую медсестру удрать из операционной.

– Святой Боже, что это? – снова воскликнул Альбертсон.

– Это ничто. – сказал Притчард. – Когда-то это могло статьчастью жизни, человеческой жизни. Сейчас это – ничто. Кроме беспокойства. А этобеспокойство мы попробуем устранить.

Доктор Лоринг, анестезиолог, сказал:

– Можно и мне взглянуть, Притчард?

– Он в порядке?