Нужно чего-то опасаться, может быть.

Ты опасаешься этой чертовой статьи в журнале? Это то, что тывсе время вспоминаешь? Глупо. Бояться быть осмеянным своими коллегами пофакультету английской литературы, разглядывающими эти картинки и думающими, чтоты, бедняга, видимо, немного тронулся.

Нет. Ему нечего опасаться своих коллег и даже тех из них,которые жили на Земле, когда на ней еще разгуливали динозавры. Он, в конце концов,имеет кое-что, а также достаточно денег для того, чтобы начать жизнь – пусть ине всегда под звуки праздничных труб – профессионального писателя, если толькоон того пожелает (Тад не был в этом полностью уверен, поскольку, хотя всегда неочень вникал в бюрократические и административные стороны университетскойжизни, он чрезвычайно увлекался чисто преподавательской деятельностью). Нет,поскольку он уже однажды прошел через пересуды коллег, нимало этим неозаботясь, несколько лет тому назад.

По-настоящему его заботило лишь то, что думают его друзья, аони, как и приятели Лиз, в некоторых случаях были и его коллегами по работе.Однако он был склонен надеяться, что именно близкие им люди легче всегодогадаются, что это была лишь шутка, розыгрыш.

Если чего и следовало бояться, то...

– Остановись, – приказал его мозг тем сухим и жестким тоном,который сразу ставил на место его самых непослушных и самоуверенныхстудентов-старшекурсников, заставляя их бледнеть и умолкать после замечанияТада. Прекрати эту глупость немедленно.

Нехорошо. Этот голос был безотказным оружием противзарвавшихся студентов, но не имел никакого воздействия на самого Тада.

Он снова глянул на фото, в этот раз не обращая никакоговнимания на выражение лиц жены и самого себя, исполнявших роль пары клоунов,которые разыгрывают хорошо отрепетированный трюк.

ДЖОРДЖ СТАРК

1975-1988

Не самый приятный парень

Это было причиной его опасений.

Эта могильная плита. Это имя. Эти даты. Эта мрачнаяэпитафия, которая, хотя и заставила его мычать от смеха, заложила еще кое-чтопод изнанку этого смеха.

Это имя. Эта эпитафия.

– В конце концов, неважно, – пробормотал Тад. – Сукин сынныне мертв.

Но беспокойство оставалось.

Когда Лиз вернулась с умытыми и переодетыми близнецами, поодному на каждой руке, Тад снова перечитывал текст.

«Убил ли я его?»

Тадеуш Бомонт, один из самых многообещающих и талантливыхамериканских романистов. Выдвиженец на Национальную книжную премию 1972 года за«Неожиданных танцоров», задумчиво повторил вопрос. Он выглядел чуть-чутьсмущенным. «Убийство», – заговорил он снова очень тихо и мягко, как будто самоэто слово никогда не приходило ранее ему на ум... хотя именно убийство былопочти тем единственным делом, которым был действительно заполнен мозг второй,«темной половины» писателя, как называл Бомонт Джорджа Старка.

Из своего широкогорлого кувшина, стоящего позади старомоднойпишущей машинки «Ремингтон», он вытягивает карандаш фирмы «Бэрол блэк бьюти»(которым и только которым мог писать Старк согласно Таду Бомонту) и начинаетего слегка покусывать. Если приглядеться к доброй дюжине других карандашей вкувшине, легко убедиться, что их обкусывание – милая привычка хозяина.

«Нет, – наконец говорит он, ставя карандаш на место. – Я неубивал его». – Он улыбается. Бомонту тридцать девять, а когда он улыбается, еголегко принять за одного из его же собственных студентов. – «Джордж умерестественной смертью».

Бомонт утверждает, что Джордж Старк был идеей его жены.Элизабет Стефенс Бомонт, спокойная и милая блондинка, отказывается от честибыть единственной изобретательницей. «Все, что я сделала, – объясняет она, –было предложение написать роман под вымышленным именем и посмотреть, что изэтого получится. Тад испытывал серьезное противодействие со стороныколлег-писателей, и ему был нужен стартовый скачок. И на самом деле, – смеетсяона, – Джордж Старк сильно помогал Таду все это время. Следы его присутствиянередко попадались мне в доме, особенно, когда Тад не успевал их выкинуть домоего появления. Однажды он попался мне на глаза, выходя из туалета».

Как и у большинства своих сверстников, проблемы Бомонтанесколько сложнее и глубже, чем просто зависть и помехи со стороныписательского цеха. По крайней мере два популярных писателя, которые отказалинам в праве прямо их цитировать и называть, заявили, что их беспокоилопсихическое состояние Бомонта во время его творческого кризиса между первой ивторой книгами. Один из них утверждает, что подозревал возможность самоубийстваБомонта после публикации «Неожиданных танцоров», которая вызвала куда большекритики, чем денежных поступлений.

На вопрос, думал ли он о самоубийстве, Бомонт только качаетголовой и говорит: «Это идея для глупца. Настоящая трудность связана не сприемом у читателя, а с противодействием уже сформировавшегося блока писателей.И даже мертвые писатели продолжают цепляться за живых, мешая им двигатьсядальше».

Тем временем Лиз Бомонт проводила «обработку» – словоБомонта – идеи псевдонима. «Она сказала, что я могу прихлопнуть все моипроблемы одним ударом, если только сам того пожелаю. Я могу написать любуюпонравившуюся мне штуковину без „Нью-Йорк таймс бук ревью“, подглядывающегочерез мое плечо, чем именно я сейчас занимаюсь за письменным столом. Онасказала, что я, если только захочу, могу выдать вестерн, детектив,научно-фантастический роман. Или написать криминальный роман».

Тад Бомонт усмехается.

"Я думаю, что последнее предложение не было чистослучайным. Она догадывалась, что я вынашивал идею такого романа, но никак немог найти нужной зацепки.

Идея псевдонима была своего рода путеводной для меня. Онаобеспечивала свободу подобно секретному трюку исчезновения через люк, если выпонимаете, что я подразумеваю.

Но было и еще кое-что. То, что очень трудно объяснить".

Бомонт протягивает руку к тонко заточенным карандашам вкувшине, но затем передумывает. Он смотрит в окно кабинета на зеленеющие весенниедеревья.

«Мысль о писательстве под псевдонимом была подобна идеестать невидимкой, – наконец произносит он, почти запинаясь на каждом слове. –Чем больше я обыгрывал эту идею, тем больше я ощущал, что я буду... ну...возрождать самого себя».

Снова его рука протягивается к кувшину, и на этот раз оназахватывает карандаш, в то время как его мысли уже далеко отсюда.

Тад перевернул страницу и глянул на двойняшек, сидящих в ихсдвоенном высоком кресле. Двойня «брат-сестра» всегда имеет чисто братские илибратско-сестринские (если вы боитесь упреков в мужском шовинизме) чертысходства. Уэнди и Уильям были, однако, настолько похожи, что казались абсолютноодинаковыми, не будучи таковыми.