Он взялся за ручку двери и повернул ее. Как только он этосделал, обрамленная металлом древесина на двери сморщилась и растрескалась самасобой, что сопровождалось серией хлопков, столь же громких, как при пожаре.Между досками двери вспыхнул огонь. Повалил дым. На двери были декоративныещеколды из металла с чеканкой, одна из них грохнулась на лестницу прямо под ногиТаду.

Он вошел внутрь.

Он не хотел этого; ему хотелось остаться на крыльце испорить со Старком. И не только! Убеждать того, спросить, зачем, во имяГоспода, Старк сделал это, поскольку войти внутрь дома было еще ужаснее истрашнее, чем впечатление от встречи с самим Старком. Но это был сон, кошмарныйсон, и ему казалось, что причина всех кошмаров – отсутствие самообладания. Этонапоминало ощущение от катания на американских горах, когда кажется, что ты влюбую секунду после наклона или толчка можешь врезаться в кирпичную стену ипогибнуть так же легко и просто, как насекомое под ударом хлопушки для мух.

Знакомая до мелочей прихожая показалась ему сейчассовершенно чужой, почти мрачной. Бросалось в глаза отсутствие выгоревшейярко-красной ковровой дорожки, которую Лиз давно уже угрожала заменить, ноникак не осуществляла сие намерение... и хотя это казалось слишкомнезначительной деталью во время кошмара, это было тем, к чему он не развозвращался позднее, поскольку именно это наиболее полно и точно отражало егоужас – ужас независимо от содержания самого сна. Можно ли считать безопаснойчью-то жизнь, если даже такая пустяковая вещица, как ковровая дорожка вприхожей, может вызывать столь сильные чувства разрыва, дезориентации, печали истраха?

Ему не понравились звуки, напоминающие эхо, сопровождавшиеего шаги по деревянному полу. Они не только производили впечатление, чтоубеждают Тада в правоте слов негодяя, который неотступно следовал за ним. Онидоказывали полную пустоту и отсутствие жизни в доме. Но ему еще больше не нравилисьэти звуки, поскольку шаги Тада и шуршание его собственных подошв звучали как-топотерянно и безнадежно несчастливо.

Ему хотелось повернуться и уйти, но он никак не мог сделатьэтого. Потому что Старк был сзади него, и почему-то он знал, что Старк сейчасдержит в руках те самые страшные ножницы Алексиса Мэшина, которыми их хозяинизуродовал в конце романа «Путь Мэшина» лицо другого ублюдка.

Если он обернется, Джордж Старк может слегка обкорнать его.

Хотя дом был и пуст, но за исключением дорожек и ковров (втом числе и ковра, закрывавшего весь пол в гостиной) вся мебель и обстановкабыли на месте.

Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце прихожей,откуда можно было пройти либо прямо в гостиную с круглым потолком и окном вовсю стену, открывающим вид на озеро, либо повернуть направо в кухню. Тадкоснулся вазы, и она разлетелась на кусочки, выпустив облако едкогокерамического порошка. Застоявшаяся вода испарилась, и полдюжины садовых роз,стоявших в вазе, увяли и почернели в центре столика. Он потрогал сам стол.Поверхность издала сухой треск разрыва, и стол раскололся пополам, но не упална пол, а остался стоять.

– Что ты сделал с моим домом? – воскликнул Тад, обращаясь кстоящему за ним человеку, не решаясь повернуть к нему голову. У него не былонужды проверять наличие этих ужасных ножниц, которыми еще до того, как НониГриффитс разукрасила щеки Мэшина красно-белыми бороздами и выколола ему глаз,сам Мэшин любил освежевывать носы своих «конкурентов по бизнесу».

– Ничего, – отвечал Старк. Таду не надо было проверять,улыбается ли этот негодяй, поскольку эта улыбка явно слышалась в голосесобеседника. – Ты сделал это, старина.

Затем они оказались на кухне.

Тад зацепил печь, и она раскололась пополам, как забитыйгрязью старый колокол. Нагревательные спирали вытянулись вверх и покривились.Омерзительное зловоние исходило из темной расщелины посередине печи, и,наклонившись, он увидел индейку. Она загнила, и темная жидкость с какой-тоначинкой вытекала из живота птицы.

– В местечке пониже, чем здешнее, мы называли это дурацкойфаршировкой, – заметил Старк из-за его плеча.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Тад. – Где, по-твоему,находится местечко пониже?

– Эндсвилл, – спокойно ответил Старк. – Это то местечко, гдесходятся все железнодорожные пути, Тад.

Он еще что-то добавил, но Тад пропустил дальнейшее мимоушей. На полу лежал кошелек Лиз, и Тад перепрыгнул через него. Когда онухватился, чтобы не упасть, за кухонный стол, то раскололся на мелкие щепки иобсыпал линолеум древесными опилками.

– Прекрати немедленно! – закричал Тад. – Я хочу проснуться!Я ненавижу ломать вещи!

– Ты всегда был неуклюжим, старина, – сказал Старк.

– Я не должен, – взволнованно ответил Тад. – Я не долженбыть неуклюжим. Я не должен ломать вещи. Когда я осторожен, все в полномпорядке.

– Да... очень плохо, что ты перестал быть столь осторожным,– сказал Старк, с той самой наполнявшей его голос гнусной улыбочкой. И они оказалисьв заднем чулане.

Там была Лиз, сидевшая поджав ноги в углу у двери, ведущей всарай для дров. Один чулок был надет, другой спущен с ноги. Она носиланейлоновые чулки, и Тад мог видеть спустившуюся петлю на одном из них. Ееголова была опущена, ее медово-светлые волосы закрывали лицо. Он не хотелсмотреть на ее лицо. Как ему не хотелось видеть ни лезвие, ни усмешку Старка,поскольку он и так знал, что они присутствуют здесь, так ему совсем не нужнобыло видеть лицо Лиз, чтобы убедиться, что она не спит и не в обмороке, а простомертва.

– Включи свет, и тебе будет лучше видно, – посоветовал Старквсе тем же улыбающимся голосом человека,просто-проводящего-время-со-своим-лучшим– приятелем. Он положил руку Таду наплечо, указывая на лампы, которые сам Тад устанавливал здесь. Они былиэлектрические и выглядели одинаково: два фонаря «молнии», закрепленные надеревянном шпинделе и управляемые реостатом на стене.

– Я не хочу видеть!

Он пытался сказать это твердым и уверенным тоном, но всепроисходило помимо его волн. Он смог услышать какую-то запинку в своем ответе,что показывало его скрытую готовность разрыдаться. А то, что он сказал, видимо,не имело никакого значения, поскольку он приблизился к реостату на стене. Когдаон щелкнул переключателем, из-под его пальцев брызнули голубые, не причинявшиеболи искры от электродуги. Ручка реостата потемнела, сорвалась со стены ипролетела по комнате подобно миниатюрной комете. Она разбила небольшое окно искрылась в полумраке начинающегося дня.

Электрические фонари светились неестественно ярко, ашпиндель начал поворачиваться и закручиваться спиралью, посылая движущиеся покомнате тени, которые кружились в каком-то лунатическом танце. Сперва у одной,а затем и у другой лампы лопнул стеклянный колпак, осыпав Тада осколками.