— По-моему, враждебная позиция, которую вы заняли,контрпродуктивна, — сказал он. — И, Стив, если вы подумаете о том, что сейчаснаговорили, возможно, вам будет легче понять, почему ваша жена настолькоэмоционально сокрушена, настолько…

— Во-вторых, — перебил я его (это мы, враждебно настроенные,умеем!), — то, что вы называете меня уменьшительным именем, я нахожуоскорбительно фамильярным и бестактным. Попробуйте еще раз по телефону, и ясразу повешу трубку. Попробуйте назвать меня так в лицо, и вы на опытеубедитесь, насколько враждебна моя позиция.

— Стив… мистер Дэвис… мне кажется…

Я повесил трубку. Сделав это, я ощутил что-то вродеудовольствия — в первый раз после того, как я нашел на обеденном столе записку,придавленную ее тремя ключами от квартиры.

В тот же день я поговорил с приятелем в юридическом отделе,и он порекомендовал мне своего друга, который брал бракоразводные дела. Я нехотел развода — я был в бешенстве из-за нее, но по-прежнему любил ее и хотел,чтобы она вернулась, — однако мне не нравился Хамболд. Мне не нравилась самаидея его существования. Он действовал мне на нервы — он и его мурлыкающийголосишко. Мне кажется, я предпочел бы крутого крючкотвора, который позвонил быи сказал: "Отдайте нам ключ от сейфа до конца рабочего дня, Дэвис, и,может быть, моя клиентка сжалится и решит, оставить вам что-нибудь сверх двухпар исподнего и карточки донора, усекли?"

Это я мог бы понять. А вот от Хамболда разило подлойпронырливостью.

Специалиста по разводам звали Джон Ринг, и он терпеливовыслушал повесть о моих горестях. Подозреваю, почти все это он уже много разслышал раньше.

— Будь я совершенно уверен, что она хочет развода, по-моему,мне было бы легче, — закончил я.

— Так будьте совершенно уверены, — сразу же сказал Ринг. —Хамболд просто ширма, мистер Дэвис… и потенциально сокрушительный свидетель,если дело дойдет до суда. Не сомневаюсь, что сначала ваша жена обратилась кадвокату, и когда адвокат узнал про пропавший ключ от сейфа, он рекомендовалХамболда. Адвокат не мог бы вам позвонить, это было бы нарушением этики.Предъявите ключ, друг мой, и Хамболд исчезнет со сцены. Можете не сомневаться.

Почти все это я пропустил мимо ушей. Мои мыслисосредоточились на его первых словах.

— Так вы считаете, она хочет развода, — сказал я.

— Безусловно, — сказал он. — Она хочет развода. Очень хочет.И, покончив с браком, не намерена остаться с пустыми руками.

Я договорился с Рингом обсудить все подробнее на следующийдень. Домой из конторы я вернулся как мог позднее, некоторое время бродил поквартире, решил пойти в кино, не нашел ни одного фильма, который хотел быпосмотреть, включил телевизор, не нашел ни одной заинтересовавшей меняпрограммы и опять принялся бродить из комнаты в комнату. В какой-то момент яобнаружил, что стою в спальне у открытого окна в четырнадцати этажах над улицейи швыряю вниз все мои сигареты, даже затхлую пачку "Вайсройз",завалявшуюся у дальней стенки ящика письменного стола, — пачку, которая,возможно, пролежала там десять лет или дольше, иными словами, с того времени,когда я понятия не имел, что на свете существует такая тварь, как Диана Кислоу.

Хотя в течение двадцати лет я выкуривал от двадцати досорока сигарет в день, не помню, чтобы у меня внезапно возникло желаниепокончить с курением, не помню и никакой внутренней борьбы — ни даже логичноймысли, что, может быть, третий день после ухода вашей жены — не самыйоптимальный момент, чтобы бросить курить. Я просто выкинул через окно в темнотунераспечатанный блок, подблока и две-три начатые пачки, которые нашел вкомнатах. Затем закрыл окно (мне в голову не пришло, что было бы эффективнеевыбросить не курево, а курильщика — ни разу не пришло), растянулся на кровати изакрыл глаза.

Следующие десять дней, пока я терпел худшие следствияфизического отказа от никотина, были трудными, часто тягостными, но, пожалуй,не настолько скверными, как я ожидал. Меня тянуло закурить десятки… нет, сотнираз, я этого не сделал. Были минуты, когда мне казалось, что я сойду с ума,если сейчас же не закурю, а встречая на улице курящего прохожего, испытывалпочти непреодолимое желание завизжать: "Отдай, мудак! Она моя!", ноудерживался.

Худшие минуты наступали поздно ночью. Мне кажется (но я неуверен: мои мыслительные процессы того времени вспоминаются мне крайне смутно),будто я решил, что, бросив курить, буду лучше спать, но ничего подобного!Иногда я лежал без сна до трех часов утра, сцепив руки под подушкой, глядя впотолок, слыша сирены и погромыхивание тяжелых грузовиков. И я думал округлосуточном корейском супермаркете почти прямо напротив моего дома. Я думало белом сиянии флюоресцентных плафонов внутри, таком ярком, что оно приводилона память соприкосновение Кублер-Росс со смертью.[1] Видел, как оновыплескивается на тротуар между витринами, которые еще через час два молодыхкорейца в белых бумажных колпаках начнут заполнять фруктами. Я думал о мужчинепостарше за прилавком, тоже корейце, тоже в бумажном колпаке, о блоках и блокахсигарет на полках у него за спиной, величиной не уступающих скрижалям, скоторыми в "Десяти заповедях" Чарльз Хестон спускается с Синая. Ядумал о том, как встану, оденусь, пойду туда, куплю пачку сигарет (а можетбыть, девять или десять пачек) и, сидя у окна, буду курить "Мальборо"одну за другой, а небо на востоке зарозовеет, и взойдет солнце… Я этого несделал, но ночь за ночью в предрассветные часы я засыпал, считая не слонов, амарки сигарет: "Уинстон"… "Уинстон 100с"… "Вирджинияслимс"… "Дорал"… "Мерит"… "Мерит 100с"…"Кэмел"… "Кэмел филтерс"… "Кэмел лайте".

Попозже — примерно тогда, когда последние три-четыре месяцанашего брака, правду сказать, начали представляться мне более ясно — у менясложилось убеждение, что мое решение бросить курить именно тогда, быть может,не было таким скоропалительным, как казалось сперва, и вовсе не безрассудным. Яне отличаюсь блестящим умом, да и особым мужеством тоже, но это решение можносчесть и блестящим, и мужественным. Во всяком случае, это не исключено: иногдамы становимся выше самих себя. В любом случае отказ от курения помог мне впервые дни после ухода Дианы сосредоточить мысли на чем-то конкретном;обеспечил моей тоске словесную форму, которой иначе она была бы лишена — незнаю, поймете ли вы. Скорее всего нет. Но не знаю, как выразить это иначе.

Прикидываю ли я, что отказ от курения в тот момент могсыграть свою роль в том, что произошло тогда в "Кафе Готэм"?Естественно… Но это меня не трогает. В конце-то концов никто из нас не способенпредсказать финальный результат наших поступков, да и мало кто пытается.Большинство поступает так, как поступает, чтобы продлить удовольствие или навремя заглушить боль. И даже когда наши поступки диктуются самыми благороднымипобуждениями, последнее звено в цепи слишком часто обагрено чьей-то кровью.