— Я хорошо знаю эту конструкцию «Миллс-Строфнера». Во всеммире мне известны только четыре человека, способные открыть этот сейф в течениеночи, не прибегая к взрывчатке. — Холмс быстро взглянул на меня. — Один из нихнаходится в Дартмуре [5], куда я недавно поместил его. Другой, слепой немецкиймеханик по имени фон Хердер, умер. Третий является проверенным сотрудником особогоотдела Британии, а четвертый, Джимми Велептайн, живет в Америке.

На лбу Хассима выступили мелкие капельки пота.

Холмс продолжал с неумолимой категоричностью, котораявызывала ужас и в более трудных случаях, чем с турецким торговцем:

— Ваш «медведь», извините за жаргонное словечко, не вскрывалникто, кроме вас самого.

Заметно павший духом Хассим пытался протестовать, но у негоне было шансов.

— Мне представляется другая сцена, — продолжал детектив. —Вы заключили договор с Д`Англасом; ему был послан документ, подтверждающийсовершение сделки. Его деньги, были, несомненно, положены в банк. И вдругпоявляется неожиданный посетитель. Азиат, разумеется.

Хассим отшатнулся, словно получил внезапный удар. В егоглазах застыл ужас.

— Китаец представился агентом, возможно, комиссионером. Онзаявил, что его клиент желает приобрести Золотую Птицу, и предложил неслыханнуюсумму. — Взгляд Холмса немного смягчился. — Я подозреваю, что этическиесоображения заставили вас отказываться. Но гость настаивал. Вам, вероятно, былосказано, что, если китаец уедет без требуемого предмета, кое-что случится свами, или вашим магазином, или вашими близкими.

Как бы пытаясь спастись от гипнотизирующего взгляда Холмса,Хассим посмотрел на меня.

— Мистер Холмс описывает все так, словно он присутствовалздесь, — наконец выдавил из себя торговец. — Находился в соседней комнате ислушал.

Кажется, я пожал плечами. Я помню, что пытался сохранитьневозмутимое выражение лица. Несчастный мошенник страдал, пока Холмсвоссоздавал картину происшедшего.

— Вы, разумеется, признаете это, — надавил на него детектив.

Турок спрятал лицо в ладонях. Его светскость улетучилась безостатка. Перед нами сидел жалкий, до смерти напуганный старик.

— Да… да… Я отказывался, как вы сказали. Я не хотелучаствовать в таких делах, но когда… когда…

Инстинкт самосохранения заставил его прикусить язык. Темноелицо торговца посерело. Холмс закончил его мысль:

— Когда было названо имя. А имя вам назвали, чтобы вы неприняли угрозы за пустые слова. Наверное, никто другой не внушил бы вам такогостраха, как коварный Чу Санфу.

По телу Хассима пробежала дрожь. Потом его плечираспрямились. Торговец убрал руки, и по его лицу разлилось выражениеспокойствия и покорности судьбе. Можно было подумать, что он решил: «Умеретьможно только один раз».

— Это правда, мистер Холмс. Это имя известно мне и любомудругому торговцу произведениями искусства. Темная фигура, обосновавшаяся вЛондоне и вторгшаяся в мир искусства, нет, захватившая его. Китайская коллекцияЧу Санфу, в особенности вазы эпохи Танг, общеизвестна, и часть ее выставляется.— Голос Хассима сорвался, и Холмс кивнул мне, напоминая о нашем разговоре синспектором Макдональдом.

— Стремление к респектабельности, — сказал я, давая понять,что я угадал мысли моего друга.

— Верно, доктор Ватсон, — произнес турок. Теперь он смотрелна меня с еще большим уважением. — Этот человек должен быть преступником. Он неимеет веса в международных банковских кругах, но его средства кажутсябезмерными.

— Современный Монте-Кристо, — прокомментировал Холмс.

Его замечание подтолкнуло мысли Хассима:

— В самом деле, его коллекция восточного искусства сравниматолько с сокровищами фиктивного графа. Он перебивает весь рынок, а когда этогонедостаточно, идет на шантаж и воровство.

Я растерянно покачал головой:

— Ради чего он так рискует? Не предпочтительнее ли деньги;ведь банкноты анонимны и не способны выдать своего владельца.

Когда тема беседы захватила Хассима, его жизненная энергиявернулась к нему.

— Здесь, джентльмены, я могу говорить авторитетно, потомучто я видел и знаю. Можно пресытиться жаждой денег, если их слишком много.Можно пресытиться властью, когда она неограниченна. Но никогда не насытитьстрасть обладания великими сокровищами искусства. Одержимый этой страстьюзапирается в комнате — возможно, тайной, рассматривает свою собственность иговорит: «Один я в целом мире владею этим шедевром, творение гения существуеттолько для меня. Я богаче всех миллионеров и могущественнее всех властителей».

Турок говорил искренне. Его слова звучали убедительно, носмысл их не доходил до моего сознания.

— Будь у меня шедевр живописи или скульптуры, — сказал я, —мне бы, конечно, захотелось показать его друзьям. Возможно, иногда я выставлялбы его как собственность Джона Ватсона, доктора медицины.

— Но ведь вы совершенно нормальны, старина, — сказал Холмс.— Речь идет об особом типе людей, они встречаются не так уж часто, нодействительно существуют.

А торговец, подстегиваемый интересом слушателей, все говорили говорил:

— Давайте представим себе, доктор, гипотетический случай —вы по-прежнему нормальны, но располагаете значительными средствами. Разве непожелали бы вы завещать бесценную коллекцию одному из многочисленных английскихмузеев, если бы она демонстрировалась как «коллекция Ватсона»? Или не захотелибы пожертвовать университету библиотеку, которая носила бы название «БиблиотекаВатсона»?

Я заерзал в кресле. Холмс присоединился к Хассиму инарисовал еще одну восхитительную картину:

— Вы могли бы финансировать экспедицию, если бы васзаверили, что вашим именем назовут гору. Вспомните, дружище, даже Мориарти несмог удержаться от соблазна выставить в своем кабинете подлинник Греза.

— Но посмотрите, до чего тщеславие довело почтенногопрофессора, — возразил я. — Картина Греза стала ключом, позволившим вамвыследить его. Все эти способы обессмертить свое имя представляются мнепоказными.

— Но они обычны, Ватсон, и мы не можем никого бичевать заэто. Многие музеи попросту закрылись бы, не будь частных коллекций.

Хассим, обрадованный поддержкой, двинулся дальше: