— Обычны, как вы сказали, мистер Холмс. Но существуютнеобычные случаи… неуловимые единицы, которые не стремятся поразить своихзнакомых — их не интересует чужое мнение. Они дьявольски высокомерны истремятся удовлетворить единственную жажду: обладать сокровищем единолично,обладать во что бы то ни стало. Что случается со всеми этими редкими картинами,скульптурами, гобеленами, коврами, табакерками и украшениями, когда они пропадают?Разве их можно выставить — да ведь тогда их опознает любой зевака. Нет, тайновладеть, тайно наслаждаться — вот цель людей, о которых я говорю.

Слова Хассима нарисовали в моем сознании образ скряги, присвете мигающей свечи пробирающегося на старый чердак и там в одиночествеупивающегося сознанием своего могущества. Наверное, на моем лице отразилосьотвращение, потому что турок успокаивающе произнес:

— Доктор, история знает немало примеров единоличного, таксказать, окончательного владения. Вспомните хотя бы египетских фараонов.Большую часть своих богатств они унесли с собой в могилу.

— Но это объяснялось особенностями их религиозныхпредставлений, — быстро возразил я.

— Так же, как и у вождей скифов, которых хоронили вместе сих золотом, — сказал Холмс. — Но параллель все же допустима. Конечно, то, чтофараоны брали с собой в загробный мир, к последующему удовольствию грабителеймогил, принадлежало им и они могли распоряжаться своими богатствами как угодно.Но окончательный владелец, мне нравится это название, укрывает для своегособственного удовлетворения то, что по большей части не принадлежит ему. —Холмс снова перевел взгляд на торговца. — Вы считаете, что Чу Санфу один изподобных людей?

Хассим ответил без колебания:

— Я уверен в этом. Существуют, конечно, и другие. БазилСелкирк в Англии; Ругер в Швеции; Мангейм в Германии. Есть несколько русских,один из них коллекционирует часы и никогда не задает лишних вопросов.Американцы только начинают постигать вкус этой игры, но и там найдутся людитакой породы.

Турок одарил нас вымученной улыбкой и глубоко вздохнул:

— Джентльмены, это интересная беседа, тема ее неисчерпаема,но, как мне кажется, настало время платить по счетам.

Поскольку Холмс лишь вопросительно посмотрел на него, Хассимпродолжал. Было видно, с каким трудом давалось ему каждое слово:

— Когда занимаешься делом, приходится крутиться. МистерХолмс, я знаком с полковником Сахимом из тайной полиции Турции и знаю, что выпереписываетесь с ним. Он, кстати, ваш восторженный поклонник. Мы, вероятно,отправимся к нему?

— Вы имеете в виду продажу уже не принадлежавшей вам Птицыазиатскому комиссионеру. Гм! Это, конечно, проблема!

Холмс выдержал внушительную паузу, но я подозревал, какимбудет его следующий шаг. Мой друг никогда не стремился играть роль обвинителя,судьи и присяжных одновременно и был весьма снисходителен, что хорошо известночитателям «Голубого карбункула». Он не разочаровал меня и на сей раз.

— У меня нет семьи, но мне не трудно представить себедавление, которое оказали на вас. Мистер Хассим, мы не пойдем к почтенномуполковнику. Считайте все приключившееся с вами самым поразительнымпроисшествием своей жизни. Недоразумением, которое только подчеркнет значениебезупречной честности в вашем деле.

Потрясенный торговец уставился на Холмса. Вдруг его векижалко заморгали и обильные слезы потекли по изборожденному морщинами лицустарика. Всхлипывая и сморкаясь, Хассим проговорил:

— Мой прадед гранил драгоценные камни. Мой дед и мой отецторговали произведениями искусства. Почти сто лет у семейства Хассимов былабезупречная репутация. И только я оступился.

Щека Холмса начала едва заметно подергиваться, что случалосьнечасто и служило признаком дискомфорта. Мой друг испытывал сильнейшуюнеприязнь к любому проявлению чувств, особенно к выражению глубокойпризнательности.

— Успокойтесь, не стоит так волноваться, — мягко сказал он.

Я собирался встать, полагая, что Холмс стремится как можноскорее уйти, но великий детектив удивил меня.

— Разве вы не хотите сообщить кое-что еще об этом необычномделе? — обратился он к турку.

Вопрос так поразил Хассима, что поток слез мгновенно иссяк.

— Я… я собирался, я как раз собирался… Как вы догадались?

— Этого следовало ожидать. — Холмс быстро взглянул на меня.— Недостающий элемент, вы понимаете.

Я понимающе кивнул, хотя, признаюсь, не имел ни малейшегопредставления о том, что имел в виду мой друг.

Хассим, который испытывал теперь перед Холмсом благоговейныйстрах, быстро заговорил:

— На следующую ночь ко мне в магазин пришел другой человек.Ему тоже была нужна Золотая Птица. Он отказывался поверить, что статуэтка ужепродана. Он думал, что я хочу заломить цену. С ним был очень крупный мужчина,говоривший со странным акцентом, хотя он явно англичанин.

— Кокни, — вырвалось у меня. Хассим покачал головой:

— Я думаю, что он был из местности, которую вы называетеграфство Ланкашир. Я говорил им, что Птицы у меня уже нет, я не знал, какубедить их. Тогда большой человек схватил меня за горло. У меня до сих поростались следы.

Хассим расстегнул ворот рубахи: на смуглой шее отчетливотемнели синяки.

— Когда я выложил им, что Птицу купили китайцы, обапосетителя потеряли ко мне всякий интерес. Тот, что был ниже ростом,предупредил, чтоб я никому не говорил об этом визите, иначе мне придется плохо.Потом, к моему величайшему облегчению, они ушли.

— Вам показалось, что начальником был именно этот человек. —Холмс не столько спрашивал, сколько констатировал истину.

Хассим кивнул:

— Большого я бы назвал исполнителем.

— Опишите как можно точнее маленького человека.

Турок надолго задумался.

— Его трудно описать, — наконец произнес он. — Худой.Довольно старый. Среднего роста. У него был дефект речи. Шепелявость.

— Шепелявый человек! — воскликнул я. — Снова шепелявыйчеловек!

Холмс поднялся. Он узнал все, что было нужно.