Волчий Хвост с удивлением тряхнул за плечо:

– Тронулся, что ли? Добрыня, он нас вовсе не слышит.Здесь и зрелому мужу рехнуться недолго. Сколько красоты, богатства, мощи!

– Прибью, – прорычал Добрыня. – Дурень, счего ты бухнулся на колени? Опозорил, дурак…

– Она красивая, – прошептал Владимир. Его глазасмотрели сквозь Добрыню. – Она очень красивая…

Волчий Хвост обошел вокруг, присматривался, оглядывался наДобрыню. Внезапно расхохотался:

– А ты заметил, что и принцесса сбилась с шага? Товыступала будто пава, а то вся залилась краской!.. Что он ей такое сказал? Ядумал, ромеев уже ничем не удивишь, не смутишь! Видать, такое загнул…

Для членов посольств в одном из залов накрыли столы. Добрынявместе со своими чувствовал себя как в открытом поле, настолько высоко свод, ктому же умело выкрашенный в небесную синь да еще с намалеванными облаками. Засоседние столы, поставленные не тесно, чтобы не толкаться с иноземцами,усаживались странные люди из неведомых земель. Волчий Хвост откровенно пялилглаза, Добрыня ворчал – этикет царьградский нарушает, – но и на нихпосматривали с удивлением и опаской. Эти светловолосые гиганты, что говорят исмеются громовыми голосами, в диковинку тем, чья голова едва достает им досередины груди. Даже Владимир, подросток, на полголовы выше и тяжелее этихвзрослых смуглокожих людей с раскосыми глазами…

Добрыня рявкнул:

– Куды за стол? Брысь подавать блюда людям!

Владимир послушно двинулся к царьградской челяди, разодетойпышно и богато, что носила блюда гостям. Волчий Хвост попытался удержать:

– У них там свои обычаи… Его не пустят!

– Не пустят, так выпрут на улицу, – отмахнулсяДобрыня.

Однако вышколенные слуги молча приняли Владимира в своиряды. Возможно, у варваров таков обряд. Или этот проверяет, не кладут ли отравуего хозяевам…

Но даже голодный и роняющий слюни при виде тех блюд, которыерасставлял перед боярами, он все равно видел лицо маленькой принцессы, слышалее музыкальный голос, поселившийся в его ушах, ощущал ее нежный теплый запах.

Добрыня и Волчий Хвост спорили о приеме. Матерые волкизаметили немало из того, что ромеи хотели бы истолковать иначе, но Владимирзаметил их взгляды искоса и в свою сторону. Он носил на подносах блюда, кувшиныс вином, убирал грязные тарелки, менял ложки, потом его вовсе отправили накухню мыть посуду.

В помещении было жарко и влажно. Котлы кипели, как всказках, огромные, на исполинских сковородках шипела и трещала яичница из сотнияиц, жарились широкие ломти мяса, поднимался чад от сгоревшей рыбы. Челядисуетилось меньше, чем в поварнях княжеского терема, крику и бессмысленнойтолкотни совсем мало, работали споро и умело. Горячая вода текла по трубамсверху, а холодную воду можно было добавлять из деревянных кадок.

Когда в зале стихли здравицы в честь базилевса, а гостиразошлись, он с другими слугами еще долго перемывал посуду, вытирал досуха,расставлял по рядам бесчисленных полок, а потом в зале с другими собирал объедки,мыл и чистил столы, лавки, пол и даже стены.

В квартал русов вернулся, едва таща ноги. Зато исчез страх,что Она как-нибудь ненароком заглянет на кухню и увидит его в бабьем передникеперед горой грязной посуды! Это после того, как видела его в гордой стойке смечом и кинжалом против всех ее телохранителей! Лучше сразу броситься на меч.Мужчина, переживший позор, – уже не мужчина.

Он ожидал грома молнии на свою голову, но Добрыня был чем-тозанят, метался по комнате, спорил с двумя ромеями, на лавке сидел молчаливыйВолчий Хвост. При виде замученного Владимира Добрыня лишь раздраженноотмахнулся:

– Иди на конюшню, дурак! Мы приглашены на выезд. Завтракони должны играть, как крылатые змеи!

Длинное приземистое здание, под крышей которого можно былоупрятать целое племя, было конюшней базилевса. Одной из его многочисленныхконюшен, как объяснили русским послам. Владимир сам чистил и кормил конейпосольства, дивился умению и продуманности ромейских умельцев. В каменном полупрорезаны канавки для стока мочи, там постоянно журчит вода, отборный овес ипшеница к кормушкам подается на тележке, что двигается по особому желобу, ачистейшая ключевая вода сама наполняет поилки, едва конь отопьет глоток.

Стойла были чистыми, опрятными, сено душистое, наполненноезапахами полевых цветов. Где русичам понадобилось бы семеро, в ромейскойконюшне управляется один. Еще один ходит по той стороне, осматривает коней,чешет гривы и хвосты, разговаривает.

Владимир с первого дня жадно прилип к местному конюху,изводил расспросами, льстил и стелился, без раздражения слушал постоянноехвастовство и непомерные восхваления мощи и величия империи, самойблистательной из всех существующих.

Но сегодня он слушал рассеянно, на лице блуждала глуповатаяулыбка. Поил, чистил, убирал, а мысленно разговаривал совсем не с ромейскимконюхом. Вздрогнул, когда в сознание ворвался самодовольный голос:

– Теперь ты видишь, что нет более великого государства…

Владимир спросил раздраженно:

– Ну а ты здесь при чем?

– Как при чем? Это моя империя, я в ней живу!

– Империя велика и могуча, – согласилсяВладимир, – но это она, а не ты. А чего стоишь ты? Не хоронись за спинуимперии, скажи о себе. Умеешь ли ты сражаться? Умеешь ли рисовать, слагатьвирши, строить? Что умеешь ты?

– Моя империя…

– Да мы ж говорим не про империю! А ты?

Конюх сказал с недоумением:

– Ты не понимаешь, потому что твой народ сам ещемладенец! А мой древний, с богатым прошлым!

Владимир и сам видел, что здесь даже конюшни Царьградастроили и перестраивали веками. Местные жители потеряли счет пращурам, которыежили до них в тех же исполинских домах из каменных глыб. Все верно, в его дикихлесах жизнь только начинается, дома рубятся из дерева. Куда ни пойди – вездетолько зверье лютое, не видевшее отродясь человека.

– Да, – сказал он неожиданно даже для себясамого, – но кто спорит? Твой народ – с богатым прошлым! Пусть даже самымбогатым на свете. Зато мой – с будущим.

Ромей вдруг потемнел лицом, и Владимир понял, что нечаянноугодил в больное место. Здесь от базилевса до последнего раба знают, чтоКонстантинополю пасть. И даже знают, кто победно взойдет на его стены.

Владимир гордо повел плечами, чувствуя невидимые доспехи.Внезапно ощутил, впервые в жизни, что он не просто всеми попираемый челядин,сын рабыни. Он русич, сын земли, которую уважают и боятся.

Но чтобы это ощутить, надо всего лишь побывать в чужойземле.

– Я все равно тебя возьму, – повторил он, пробуяслова на вкус, – одну или с Царьградом!