она сразу начинает думать, что причина в ней. Но неужели это все, что приходит ей в голову? Вы следите за моей мыслью, сэр? Предположим, Гарднер говорит Китингу: «Послушай, приятель, ты помолвлен с мисс Гэйл, так что прекрати увиваться за миссис Дервент». Китинг, понятно, не обращает на это внимания. Дело, на которое он сослался в разговоре с мисс Гэйл и которое якобы может занять несколько дней, – в реальности свидание с миссис Дервент. Мисс Гэйл что-то подозревает. Ее подозрения еще больше усиливаются, когда тем же вечером миссис Дервент исчезает с вечеринки в половине десятого. Что вы на это скажете?

– Скажу, что все это чушь собачья.

– Ну знаете, сэр…

– Чушь собачья, – решительно повторил Г. М. Он обернулся, и Мастерс увидел, что его лунообразное лицо сморщилось от смеха, словно печеное яблоко. – Кстати говоря, меня весьма удивляет, что именно ты, известный поборник осторожности и взвешенных суждений, вдруг бросаешься строить теории о взаимоотношениях людей, которых в глаза не видел. Ладно, это не важно. Тебе нужны аргументы? Хорошо. Ты предположил, что мистер Китинг и миссис Дервент запланировали на прошлый вечер свидание. Но, при всем своем богатом и циничном жизненном опыте, сталкивался ли ты с такой дурацкой манерой назначать свидания? Смотри, как это выглядит. Допустим, голубки выбрали для своей встречи ночь «вечеринки с убийством» – время, когда отсутствие их обоих будет особенно бросаться в глаза, единственную ночь, когда избегнуть внимания множества людей вообще не представляется возможным, – и не придумали для себя ни малейших оправданий. Напротив, Китинг намеренно оскорбляет свою невесту, а миссис Дервент демонстративно покидает вечеринку в разгар игры. Даже если ее уход из дома остался незамеченным, ей пришлось бы многое объяснить мужу по возвращении. Ну не чепуха ли?

Мастерс покачал головой:

– Я так не думаю, сэр. А что, если им было наплевать на остальных, потому что они собирались вместе сбежать? Что, если они планировали все это как… мм… некий драматический жест? Китинг предупреждал, что будет занят несколько дней. Налицо все признаки побега влюбленных или же попытки такового. Как вам такая идея?

– Угу… Проблема лишь в том, что они никуда не сбегали. Они вообще ничего не делали прошлой ночью. Просто вспомни, как сегодня вел себя Вэнс Китинг, и скажи, был ли он похож на человека, ввязавшегося в подобное предприятие? Ну? Твоя версия никуда не годится. Сегодня, в час дня, одинокий и беззаботный, он сидит в пустом доме со своими чайными чашками. Потом всячески убивает время: катается на такси, выпивает в пабе, явно находясь в лихорадочном возбуждении из-за какого-то предстоящего события. Чего он ждет? Встречи с женщиной?

Мастерс промолчал.

– Понимаешь теперь, куда я клоню, олух царя небесного? – осведомился Г. М. – Если бы ты сказал: «Китинг собирался встретиться с миссис Дервент в доме номер четыре на Бервик-Террас сегодня днем. Их свидание либо подразумевало определенного рода шалости, либо нет, но, по крайней мере, касалось десяти чайных чашек. Френсис Гэйл искренне верила, что между этими двумя что-то есть; поэтому, когда Китинг отправился на Бервик-Террас, она последовала за ним на своей машине. Вот почему девчонка Гэйл впала в истерику, когда ты затронул эту тему: ей было стыдно признаваться, что она настолько ревнива, что принялась шпионить за женихом…» – Г. М. задиристо нажал на клаксон. – Вот как я это себе представляю. И если бы эту историю рассказал мне ты, я бы поверил. Потому что примерно так все и произошло. Гм. Но я со всей ответственностью заявляю: насколько нам известно, вчера вечером никакого свидания у Китинга и миссис Дервент не было.

Мастерс почесал в затылке.

– Следующий поворот – на Вернон-стрит, – подсказал он. – И номер дома Дервента – тридцать три. Я нашел адрес в телефонной книге. Все эти ваши рассуждения… Черт меня подери, если я понимаю, на что вы намекаете. Какое это имеет значение?

– Какое значение? – взревел Г. М.

– Вот именно. Все эти мелкие придирки. Если, скажем, у миссис Дервент и Китинга был роман, то суть именно в том, что у них был роман и они договорились встретиться сегодня днем на Бервик-Террас. Я не понимаю, какое, черт возьми, имеет значение, виделись они прошлой ночью или нет.

– Ох, Мастерс, сынок! – с некоторым унынием проговорил Г. М. – И это после всех трудов, которые я на себя взял? Ну смотри. Я пытался медленно и деликатно подвести тебя к тому, что считаю настоящим противоречием – сущностным, вопиющим противоречием, самым жгучим вопросом во всем этом деле. А вопрос таков. Почему Китинг отказался пойти на «вечеринку с убийством» прошлой ночью?

Старший инспектор уставился на него в изумлении.

– Противоречие? – медленно повторил он. – Где здесь противоречие? Я не из тех, кого можно упрекнуть в богатом воображении, но мог бы придумать полдюжины веских причин. Ума не приложу, почему из всех странностей и загадок вы выбрали именно эту мелочь. Почему, например… – Но Мастерс так и не успел закончить.

Дом номер тридцать три на Вернон-стрит находился с правой стороны улицы. На фоне темнеющего неба, словно разрисованного кистью темно-синей и черной краской, дрожали призрачные огоньки газовых фонарей. Один из уличных фонарей горел прямо перед домом. За высокой оградой из тесаного камня и двойными арочными воротами, выкрашенными в тусклый зеленый цвет, виднелись верхушки деревьев. Справа от ворот, на табличке рядом с дверным колокольчиком, черной краской было выведено: «Сады». У тротуара перед домом стоял лимузин «даймлер» с включенными подфарниками, рядом с ним в ожидании застыл шофер.

Зеленые ворота открылись, и на тротуар ступила женщина. Шофер взял под козырек и проворно подскочил к ней.

– Миссис Дервент, мэм? – спросил он.

– Выходите, Мастерс, – тихо сказал Г. М.

Она стояла прямо под уличным фонарем, слегка повернув к ним голову, и нельзя было отрицать ее необычайной, чтобы не сказать – чрезмерной, красоты. Она не была высокой, но казалась таковой. Позже Мастерс клялся, что она весила больше одиннадцати стоунов[14], но это была злостная клевета. Такой же клеветой, по мнению Полларда, было утверждение Френсис Гэйл насчет ее возраста. На ней была вечерняя накидка из черного бархата с высоким воротником. Но именно ее глаза – вот что привлекало внимание в первую очередь. В них можно было увидеть милосердие и скорбь, однако мужская природа брала верх и в голову начинали лезть мысли об открытых экипажах, изящных дамских будуарах и мадемуазель де Мопен[15]. У нее был взгляд – такой же приписывали некой известной танцовщице, – способный, выражаясь вульгарно, открыть устрицу