И тотчас это слово – пациент – вызвало всознании такую бурю болезненных ассоциаций, что Лёля с трудом подавила стон. Нуда, ну да, там был точно такой же потолок, и Лёля все пыталась отвернуться отнего, потому что и там лампы казались ей глазами: множеством укоризненных глаз…Странно, да? Лампы смотрели с осуждением, а люди, окружавшие Лёлю там,совершенно равнодушно. Нет, конечно, им было не наплевать на пациентку и еездоровье, но они просто делали свою работу – ежедневную, рутинную, можносказать, работу. Вдобавок сюда никого насильно не тянули, всякий приходил(вернее, всякая приходила) своей охотой, самостоятельно принимая решение, а телюди всего лишь приводились в исполнение, помогали, служили ей, можно сказать…И все-таки Лёле стало невыносимо тошно при одной только мысли, что она снова там.Неужели все, что она там испытала, пережила, все слезы, которые выплакала вбольничную тощую подушку, ей только привиделись? Там, кстати, никто не утешалплачущих. Считалось, что наркоз, отходя, может давать самую причудливуюкартину: некоторые рыдали, некоторые, наоборот, смеялись, некоторые взахлебпересказывали свои видения (похоже, то, что им вкалывали, было сильнейшимгаллюциногеном, одна женщина, к примеру, успела в Индии побывать и покататьсяна слоне), ну а такие, как Лёля… Такие идиотки, как Лёля, должны были усвоитьпростую истину: снявши голову, по волосам не плачут! И вообще, самая лучшаяпроблема – та, которой нет. Ребенок матери-одиночки, на которую глубоко плеватьотцу этого самого ребенка, это о-го-го какая проблема! Для нее, для ее семьи…Для этого самого отца, который, конечно, не откажется платить алименты, но таккруто заломит свою светлую, лоснящуюся бровь, что Лёля мгновенно прочтет егомысль: «А кто мне докажет, что ребенок и в самом деле мой?» – и ей больше всегона свете захочется умереть, прямо сейчас, вот сию же минуту, на его глазах.Может быть, ему хоть на одну минуточку станет ее жаль. Но это, между прочим,далеко не факт!

– Эй, барышня, проснемся, проснемся!

Кто-то легонько пошлепал ее по щекам.

– Хватит спать, так и жизнь проспишь. Порапокушать, лекарство принять.

Лекарство! Значит, она и в самом деле еще там!

Лёля распахнула глаза, резко села, но тут жевновь опрокинулась на подушку. Сказать, что голова винтом пошла, значит, ничегоне сказать. Ее словно в центрифугу втянуло, болезненные спазмы стиснулижелудок, тело покрылось ледяным потом…

Кто-то сильно схватил Лёлю за плечи,приподнял, наклонил вперед – и в ту же минуту ее буквально вывернуло наизнанку:со жгучими, болезненными спазмами в пустом желудке, с горьким вкусом желчи ворту.

На миг разомкнув мокрые от слез ресницы, Лёляувидела стоящий у нее на коленях таз, и стало чуть легче: все-таки ее не насебя выворачивает.

– Козлы гребаные, – тихо сказал кто-торядом, по-прежнему придерживая ее за плечи, – сколько же раз вы ее кололи?

– Н-ну… раза три, – задумчиво отозвалсяхрипловатый голос, показавшийся Лёле знакомым натурально до тошноты: еевывернуло снова.

– Да, у нее на тебя нормальная, здороваяреакция, Асан, – с едва заметной насмешкой произнес первый голос. – Ивыработались рефлексы на удивление быстро! Не стану спрашивать, как удалосьэтого добиться: я уже усвоил, что ты меня очень уважаешь, а потому слова впростоте не скажешь. Но про ее глубинные чувства к тебе надо не забыть,глядишь, другой раз и пригодятся. Теперь скажи, на кой хрен понадобилось ее такчасто колоть? Я же дал три дозы на крайний случай, на самый крайний! А ты что,тренировался на ней, как уколы делать?

– Между прочим, она в пути дважды приходила всознание, – напряженным, ломким от обиды голосом произнес Асан. – Ятак понимаю, доктор, это и были крайние случаи, разве нет?

– Ну, может быть, может быть, –примирительно пробормотал доктор, осторожно помогая Лёле лечь.

Она откинулась на спину, судорожно всхлипывая,не в силах расслабить тело, сведенное болезненными конвульсиями. Даже лицо,чудилось, застыло, перекошенное гримасой.

– Ладно, что сделано, то сделано. Плохотолько, что она долго будет в норму приходить. Хотелось бы закончить всепобыстрее. Хозяин просто вне себя от нетерпения.

– Ну, я что-то не заметил, будто он так уж внесебя, – с тем же оттенком обиды пробормотал Асан. – По-моему, он былочень даже доволен.

– Конечно, доволен, – покладистосогласился доктор, обтирая чем-то душистым, приятно-теплым похолодевшее Лёлинолицо. Она почувствовала, как судорога отпускает мышцы, разглаживаютсястрадальческие морщины. – Еще бы ему не быть довольным: девушка-то здесь!Он ведь ничего не знает, в каком состоянии вы ее доставили, думает, у неепросто шок, я ему про твое усердие ничего не сказал, заметь себе, дорогой Асан.

– Усердие? Я не понимаю, – пробормоталАсан, – разве усердие может быть плохо? У вас, у русских, все так странно…

– У нас, у русских, говорят: услужливый дуракопаснее врага, – приветливо пояснил доктор. – И еще говорят: оказатьмедвежью услугу. Так вот: ты со своим усердием оказал Хозяину медвежью услугу,понял? Обычно на восстановление организма после моего укола нужны сутки. Последвух уколов – трое суток. А после трех – неделя. Соображаешь, горный баран? Кней нельзя будет подступиться семь дней и ночей! И это после всех усилий,которые мы приложили, чтобы вычислить ее, найти, достать! А ты…

– А я, – запальчиво выкрикнулАсан, – я ее и достал! Ты что, забыл? Именно я ее и достал!

– Да тебе ее на блюдечке с голубой каемочкойподнесли, – с глубочайшим презрением откликнулся доктор. – И все, чтоот тебя требовалось, это взять блюдечко в зубы и, повиливая хвостиком, принестиХозяину. Он бы тебя погладил по головке и сказал: умница, Асанчик, служидальше! И Асанчик наш побежал бы служить, опять-таки повиливая хвостиком отсчастья и утирая скупую мужскую слезу… Стоять! – гаркнул он вдруг. –Стой где стоишь, руки подними и не дергайся! Забыл, кто ты есть? На место,Асан, на место, вот так, хороший песик! А теперь пошел вон, и если я еще разтолько увижу на твоей усатой морде это дивное выраженьице… Никаких мне тутджихадов, понял? Ну, пошел, брысь!

Хлопнула дверь. Загрохотали, удаляясь, тяжелыешаги – и вскоре утихли.

– Бар-раны! Горные бараны! – с ненавистьювыдохнул доктор после небольшой паузы. – Пистолет ходячий с курком вместохрена! Чуть что – сразу мастурбирует! И, зуб даю, как мы клялись в златыешкольные года, на дороге в разных местах осталось после этого вояки несколькотрупов. А про девчонку, которая его навела на эту барышню, не забыл, интересно?Вот уж кого следовало убирать в первую очередь! Надо бы ему напомнить. Хотя нашчурка скорее перестарается… Кровавый след Асана – какое название длябестселлера, а? Продаю задешево!..