Сегодня «Макфа» была извлечена из шкафа под плохоенастроение, ведь известно всем, что от плохого настроения самое верное средство— вкусно поесть.

— С чего ты взял, что он понимает в компьютерах? Ничего он вних не понимает!

— Он все понимает! Он в «Квейк-3» играет!

— Да ладно тебе!

— Точно, мам, — сказал Сильвестр и убежденно покивалголовой. — Он мне сам признался.

— Пошутил, наверное, — рассеянно заметила Маша, — давай настол накрывать, Сильвестр. Уже почти все готово.

— Как же готово, когда ты только поставила!

— Это на пять минут!

— Мам, а можно мне сухари открыть?

— Ну вот еще! Ужинать садимся, а ему сухари! Давай-давай,Сильвестр, лучше огурец помой и хлеба нарежь!

Закатив глаза, он вздохнул, изображая покорность судьбе иодновременно демонстрируя явную несправедливость жизни, однако с подоконникаслез, раскопал в холодильнике огурец и спросил, нельзя ли и ему тоже хорька.Как у Христины.

Потом пришли бабушка с Лерой, и вечер покатился своимчередом, обыкновенный семейный вечер, и все было бы хорошо, если бы он нечувствовал постоянно, что мать чем-то обеспокоена.

Он все понимал, двенадцатилетний Сильвестр Иевлев, любительхорьков. Он-то сразу заметил, что у матери испортилось настроение, когда ееначальник сказал, что должен забрать машину. Сильвестр поначалу решил было, чтоматери просто тоже хочется покататься на «бумере», а не толкаться в метро, нодаже после того, как начальник сказал, что подвезет их домой, настроение у неене улучшилось.

Значит, дело не в машине.

Значит, в чем-то еще. Он знал, что она ему не скажет — давнобы сказала, он же ее друг! — и потому волновался за нее.

Все— таки она девочка, а он мальчик, значит, он сильнее и занее в ответе!

Бабушка тоже была какая-то взбудораженная и все посматривалана мать, и от ее взбудораженности Лерка вела себя плохо — все время куда-толезла, что-то роняла, а потом прищемила себе палец и долго ревела. Надоеластрашно. Сто раз ей говорили — не суй пальцы куда ни попадя, а она все непонимает!

Только в десять часов, когда проводили бабушку, а Леркузагнали спать, сели попить чайку вдвоем, отдохнуть от длинного и трудного дня,и тут Сильвестр вспомнил, что мать через день-другой должна уехать вкомандировку.

Вспомнил и страшно из-за этого расстроился. Он не любил,когда мать оставалась без его присмотра.

— Мам, возьми меня с собой?

Она насмешливо подняла брови и посмотрела на негосамым-пресамым своим взглядом, которым пользовалась, когда хотела продемонстрироватьСильвестру, что он не прав. Он знал, что такой взгляд называется «ироническим».

— Сильвестр, ты же знаешь, что я еду работать!

— Ну и что? Я тоже буду работать. И я тебе не буду мешать!

Из чайника в синий горох Маша подлила чаю себе и ему и пододвинуласахар и плошку с вареньем, клубничным, как он любил.

Она все время думала о том, что кто-то посмел угрожать еедетям, и еще о том, что визит в Киев странным образом оказался связан сбизнесом и политикой, а также о том, что Родионов на свидание поехал. И еще оначувствовала себя виноватой перед Сильвестром, и Лерой, и мамой — она ведь такничего им и не сказала, как будто скрывала опасность, как будто перед военнойоперацией так и не предупредила своих, что надо спасаться, бежать!

— Мам, я ведь уже взрослый. Ну, не буду я тебе мешать, этоточно! Возьми меня, а?

— Сильвестр, мы будем проводить по двадцать часов навстречах и в книжных магазинах! Ни поесть, ни попить, ни пописать!… Там ужежарко, я сегодня слышала, двадцать пять градусов! Ну и что? Ты будешь с намимотаться или в номере целыми днями сидеть?

Сильвестр подумал. Он знал, что у матери трудная работа, иочень гордился тем, что она работает с человеком, о котором пишут в газетах ижурналах, да еще его показывают по телевизору, но что ей приходится по двадцатьчасов шастать по каким-то там магазинам, он даже и представить себе не мог!

— Мам, а спишь ты когда?

— В каком смысле?

— Ну, если по двадцать часов работать, то спать-то когда?

Маша засмеялась:

— А… когда придется! Это, мальчик мой, закон жизни такой.Или работаешь, или спишь!

Сильвестр подумал немного.

— Не-е, я так не хочу. Работать, в смысле.

— Очень напрасно, — сказала мать серьезно. — Ты же мужчина.Хорошо, если тебе попадется женщина, которая будет работать и получатьзарплату, а если нет? Если тебе придется за двоих работать?

— Я на такой не женюсь, — решительно объявил Сильвестр, —зачем она нужна, если не будет работать? И что она тогда делать будет?

— Может, детей растить! — Мать почему-то засмеялась. — Илитебе самому не захочется, чтобы она работала, а захочется, чтобы она тебякаждый день к ужину ждала! И тогда придется тебе вкалывать день и ночь, и спатьнеизвестно когда, и есть только когда телефон не звонит, и сто вопросоводновременно решать, и еще…

— Мам, — вдруг остановил ее Сильвестр. — Ты вот сейчас с кемразговариваешь?

Они посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Ты же умный, — сказала Маша. — Ты все сам знаешь. В нашеммире можно выжить, только тяжело и много работая. Никакого другого пути нет.Никому нет дела до того, высыпаешься ты или нет! Мой начальник — знаменитыйписатель. И когда он задерживает рукопись, наш издатель знаешь как его ругает?

— Как?

— Ужасно, хотя он не от безделья задерживает! — от душисказала Маша. — Так что трудиться нужно день и ночь, и тогда, может быть, всебудет хорошо.

— Как хорошо?

— Тогда тебе не в чем будет себя упрекнуть. — Она досмотрелав свою чашку, и Сильвестр тоже вытянул шею, чтобы посмотреть, что именно тампроисходит.

Ничего такого там не происходило. А в упреках он все равноничего не понимал.

Маша Вепренцева уложила его спать и еще — по просьбамтрудящихся — долго сидела на кровати, чесала ему спинку, которая, ясно дело,ближе к ночи невыносимо зачесалась, потом мазала кремом пятки, потому что вчерана физкультуре «вот здесь и здесь уж-жасно жгло!», потом выслушала историю проХристининого сурка, то есть хорька, которого Христинин папа увез на работу впортфеле, куда сурок, то есть хорек, случайно залез, потом фальшиво исполнилапесню «И мой сурок со мною», потому что она вспомнилась к случаю. Песняоказалась жалостливой, и пришлось еще совсем напоследок рассказать смешной случайс попугаем, приключившийся на даче Ильи Весника.