Офисы, хоть бы и свои, Тимофей Ильич не слишком любил. Онлюбил производства и людей, которые работают на них. Он, конечно, лучше в нихразбирался и лучше их понимал.

Он сбежал на один пролет, касаясь рукой деревянныхполированных перил. Офисы он отделывал только своим деревом, с собственныхлесопилок, и в этом был определенный шик, что-то вроде купеческой гордости — мол,у нас все свое, и мануфактурка, и заводишко железоделательный, и лес свой, ипаровой катер. Даже лосось в тарелке свой, открыли лососевую ферму, а что жеделать, норвежский, что ль, покупать, деньги тратить?!

При его появлении — лоб государственно нахмурен, на людей неглядит, за спиной пристроившийся охранник — все разговоры на площадке смолкли,курящие одномоментно и даже несколько кучно кинулись к урне, затолкали врешетку свои бычки, побежали к двери, возле которой произошел некоторый затор.Кольцов наблюдал совершенно равнодушно.

— Добрый день, Тимофей Ильич!

— Здрасти.

Так или иначе, сотрудники все протиснулись, только однаосталась, длинноногая и длинноволосая, с длинным мундштуком. Она наблюдала заисходом коллег с лестничной площадки с загадочной улыбкой. Она попадаласьТимофею в коридорах и на лестницах не один раз, и ему казалось, что онапытается с ним заигрывать.

Дура.

Он прошел по коридору, открыл одну дверь, вторую, киваянаправо и налево и слушая, как за его спиной привычно смолкает шелест голосов,перед третьей чуть задержался, чтобы охранник смог притормозить и остаться, ивошел один.

Его жена сидела за столом, прихлебывала из кружки,нетерпеливо болтала ногой и одним пальцем что-то печатала.

— Тим, — сказала она, едва завидев мужа и ничуть неудивившись его приходу, — ты знаешь, как фамилия хозяйки дома, у которой мыбудем гостить в Киеве?

Тимофей Ильич моргнул, помедлил и почесал за ухом свернутымив трубку бумагами, которые он зачем-то прихватил со своего стола.

— Как?

— Цуганг-Степченко! — провозгласила Катерина. — МирославаЦуганг-Степченко! Поэтесса.

— Ну и чего?

Катерина оторвалась от компьютера и передразнила олигарха игубернатора:

— Да ничего! Смешная фамилия!

— А мне-то что за дело, какая там у нее фамилия!

— Да тебе-то никакого, а мне смешно!

— Ну и чего?

— А ее мужа зовут Казимир. Мирослава и КазимирЦуганг-Степченко! Звучит?

Тимофей немного подумал.

— А он кто? Поэт, что ли?

— Он не поэт. Он торгует водкой. По-украински, значит,горилкой. Он торгует горилкой, а она сочиняет стихи. Прелестно.

— Ты думаешь?

— Да ну тебя, — сказала Катерина. — От тебя можно с умасойти. Ты чего притащился?

Ну вот! Он же еще и притащился! Это она притащилась, а онрешил, что разговоры разговаривать они будут дома, а на работе нужно работать,только потом на почве недовольства собой заусенец обгрыз и пришел спросить, чтоона хотела спросить, когда приходила, а он ее не принял и теперь не знает,зачем Катерина приходила!

Вдруг осознав, что все десять лет после женитьбы он ходитвокруг нее, как бычок на веревочке, и, в сущности, демонстрирует полнуюпокорность, зависимость и предсказуемые реакции, Тимофей Ильич рассвирепел. Онвсегда свирепел, когда это осознавал.

Однако его жена, знавшая его как свои пять пальцев,взъяриться ему не дала.

— Тим, — быстро сказала она, глядя, как олигарх медленно инеотвратимо краснеет и вот-вот начнет изрыгать из ноздрей дым, а изо рта,подобно Змею Горынычу, испускать языки пламени, — я хотела у тебя спросить,идем мы сегодня тусоваться или не идем?

— Куда еще нам тусоваться, блин!

— Мне надо со Светой Астаховой увидеться, а ты, по-моему, сПавлом хотел переговорить. Или я ошибаюсь?

Павел Астахов, знаменитый адвокат, время от времени работалвместе с Егором Шубиным, штатным и постоянным адвокатом холдинга«Судостроительные заводы Тимофея Кольцова». Вдвоем Астахов и Шубин былирешительно непобедимы, и противники Тимофея Ильича мрачно пошучивали, что вдоговоры с Кольцовым, в графу «Обстоятельства непреодолимой силы» следуетвписывать, что интересы его защищают Астахов и Шубин.

Лучше не соваться. Обстоятельства непреодолимой силы.

Катерина права. С Павлом нужно было бы увидеться, и… не домаи не в офисе.

Черт побери, опять права Катерина!

— Хорошо, — сказал олигарх и напоследок пыхнул в ее сторонупламенем из ощеренной Змей-Горынычевой пасти. — Мы пойдем. И куда?

— Тим, я не знаю. Помощники в курсе. Зачем нам география,нас кучер куда хочешь довезет!

Тимофей Ильич посмотрел с подозрением:

— Ну и чего?

— Чего?

— Да это вот, про кучера-то? Шутка новая, что ли?

Катерина вылезла из-за стола, подошла к губернаторуКалининградской области, крепкой рукой взяла его за затылок и поцеловала вгубы:

— Это старая шутка, темнота! Это Фонвизин. Комедия«Недоросль»!

Тимофей Ильич посмотрел на нее сверху вниз. От поцелуя унего стало тяжело в голове, и внизу тоже начались оживление и взбрыкивание, ион с тоской подумал, что до ночи, когда они наконец останутся одни, ещеполжизни пройдет!

Все ему казалось, что они женаты десять минут, а не десятьлет.

— Только ненадолго, — распорядился он, глядя на ее рот, —приедем, поговорим и уедем. И вообще ты плохая мать, Катька! Про детей ни фигане помнишь. Все бы тебе по балам разъезжать!

Это была неправда, маленькая месть за то, что он притащилсяк ней, не выдержал характер. Не то чтобы он хотел ее обидеть, но последнееслово всегда должно оставаться за ним. Пусть попереживает малость, ей на пользупойдет.

Тут ему пришло в голову, что он играет по правилам именномолодожена, а не умудренного семейным опытом мужа, и это несколько отравилорадость осознания «последнего» оставшегося за ним слова.

— Охота тебе всякую ерунду говорить, — сказала Катерина ихладнокровно пожала плечами. — У нас самые лучшие дети в мире! Вот сколькодетей на свете ни есть, а наши все равно самые лучшие, а я самая лучшая в миремать!

— Это точно, — внезапно для себя подтвердил совершеннораскисший от мыслей о детях промышленник, политик и олигарх.

Он вырос в детском доме, и этот самый детский дом был самымкрохотным испытанием из тех, что ему пришлось пережить в детстве. Можно дажесказать, что и не испытанием вовсе. В детдоме кормили — каждый день, ей-богу,каждый божий день он получал миску еды! Он долго не мог в это поверить, но поправде получал! А еще там был повар дядя Гриша. Добрый, пьющий, с носом,скособоченным на одну сторону, в переднике в сальных пятнах. Дядя Гриша оченьжалел маленького Тимофея, который в те времена не умел даже говорить. Ему былодесять лет, а он не говорил. Он целыми днями сидел на своей койке, с головойнакрывшись одеялом, и молчал. Когда его пытались вытащить, а одеяло сорвать, ондрался, и выл, и кусался до крови, и его оставили в покое. Себе дороже такоготащить! Волчонок, а не человек!