Наконец-то капюшон упал с головы Дарии! Светлые, вьющиеся,легкие, будто золотистая пряжа, волосы разметались по ее плечам, спине, реяли,словно живые нити, в воздухе и тянулись к черным волосам Аретино, которыйприпал к губам Дарии таким поцелуем, словно не намерен был прерывать его ни вэтой жизни, ни в будущей.

Цецилия протестующе вскрикнула – но тут же новым сильнейшим рывкомбыла выволочена из комнаты и удержалась на ногах лишь потому, что успелаухватиться за портьеру.

Она с яростью оглянулась на Луиджи – но при виде этихчерных, сплошь заливших глаза, безумно расширенных зрачков ярость ееуменьшилась, ибо Цецилия поняла, что Луиджи сжигают те же ревность и похоть,которые испепеляют сейчас и ее. Если бы он был другим… если бы она была другой…возможно, они сейчас нашли бы мгновенное, опустошительное успокоение, слившисьпрямо здесь, на мраморном полу, но… но ничего им не дано было изменить ни всвоей, ни в чужой судьбе, а потому они только и могли, что смотреть, каквершится этот неистовый, всепоглощающий поцелуй.

Аретино не обнимал Дарию – только целовал ее, но пальцы его,то сжимающиеся в кулаки, то нервно распрямляющиеся, выдавали, какие судорогипронзают его тело. Но он не двигался – он был покорен, покорен ее пальцам,которые, сначала путаясь, а потом все более проворно распускали шнуровку егогульфика, выпуская на свет напряженное, готовое к неистовой любовной битвеестество.

Оказывается, предыдущая ночь все-таки не прошла для Трояндыдаром!

Звезда, с небесной вышины

Упавшая в камыш,

Вся содрогается, как ты,

Когда на мне лежишь… [22]

Шепот, легкий, как вздох, коснулся слуха Троянды, и онавновь содрогнулась в сладостной, почти мучительной истоме.

Она и впрямь была распростерта на груди и животе Аретино, аноги ее еще сжимали его бедра, и тела их были соединены. Стояла жара, нестерпимаяжара, да к тому же любовники не размыкали объятий целую ночь, и тела их былимокры от пота. Но Троянде казалось, что это из сердца ее, сквозь все поры тела,сочится бесконечная любовь и нежность, которая переполняла ее и пороюстановилась почти нестерпимой. Любовь к этому человеку, бедра которого она всееще стискивала коленями так, что сладостная ломота отзывалась во всем теле…

Троянда чуть повернула голову и коснулась губами чернойкурчавой поросли на груди Пьетро. Волоски были соленые, и Троянда улыбнулась,медленно, сонно бродя пальцами в густых завитках. Тело Аретино так густопокрывала шерсть, что иногда распаленной Троянде чудилось, будто с неюлюбодействует не совсем человек, а не то зверь, не то божество. Пожалуй, и то,и другое, и третье, потому что Аретино явился ей всем сразу. Троянда прежде ивообразить не могла, что такое бывает на свете…

Да что, собственно, она вообще знала?! Теперь Трояндеказалось, что вся ее прошлая жизнь имела смысл лишь постольку, поскольку онавыучила в монастыре классическую латынь и древнегреческий язык – каквыяснилось, для того, чтобы запоем читать книги из роскошной библиотекиАретино. Это было очередным открытием (да вся ее жизнь теперь состояла изоткрытий!) – узнать, что книги могут описывать не только жизнь святых, но икаких-то других мужчин и женщин, чье призвание заключалось в служении не богу,а любви.

Гомер, Сафо, Анакреонт, Овидий, Гораций, Феокрит, Феогнид…Троянда читала их книги без устали, сначала с перехваченным горлом, оттого, чтосовершает смертный грех, но очень скоро боязнь сменилась восхитительнымчувством свободы. Так вот, оказывается, что такое настоящая жизнь!

Монастырь? Но теперь она уже не вспоминала о нем, разве чтоизредка Гликерию, суровую, но такую добрую к ней. Матери своей Троянда непомнила – иногда всплывали в памяти ласковые светлые глаза, глядевшие словно бымимо, затуманенные какими-то тайными мыслями; легкая, небрежная улыбка… И этобыло все, что она помнила из своего прошлого. Гликерия говорила девочке, чтообе они родом из далекой огромной страны, называемой Россия, но в памятиТроянды это слово было прикрыто непроницаемой завесой ужаса, сквозь которуюиногда брезжили очертания ледяного зимнего леса, долгого, мучительного пути,мрачного взгляда чьих-то черных глаз… страх, вечное желание куда-то спрятатьсяот этих ненавидящих глаз… больше она ничего не помнила – вернее, бояласьвспоминать. Гликерия сперва пыталась расспрашивать, но девочка заходилась вмучительных рыданиях, едва удавалось вызвать в памяти хоть какой-то образ еепрежней жизни, вот старая садовница и отступилась, мудро рассудив: господьнаверняка знал, что делал, когда прикрыл сознание ребенка завесою беспамятства.Со временем Дария и вовсе перестала размышлять о своем прошлом. «Россия»,«мать», «дом» – это были только слова, не наполненные никаким значением. Жизньона привыкла исчислять с того мгновения, когда среди мягкой тенистой зеленимонастырского сада увидела морщинистое смуглое лицо Гликерии… но теперь онапоняла, что ошибалась. Жизнь началась для нее с той минуты, когда высокийсиньор в алом камзоле – ее Пьетро – взял Дарию за руку и припал поцелуем к ладони.

Так вот зачем страдала она в детстве, зачем изнывала отнеосознанной тоски в монастыре, зачем была соблазнена дьяволом и покинутабогом! Судьба уготовила ей эти испытания на пути к счастью, которое,оказывается, можно обрести только в объятиях этого мужчины.

Обеты и молитвы Троянда-Дария стряхнула с себя, какизношенную одежду. Но если бы кто-то вздумал упрекнуть ее за это, она нашласьбы что ответить. Да, бог первым предал ее верность, когда позволил дьяволуизнасиловать ее. Что проку служить повелителю, не могущему защитить рабу свою?И за что, за что она была отдана на растерзание чудовищу, развратившему ее?..

Впрочем, обида на небеса быстро проходила. Троянда любиларазмышлять и исследовать сцепление событий и потому не могла не понимать: одновызвало другое, и ежели бы дьявол не овладел ею в ту роковую ночь, оназакончила бы дни свои в монастырской скуке, так и не узнав Аретино! При однойтолько мысли о том, что их дороги никогда не пересеклись бы, Троянда начиналасожалеть, что бог не отступился от нее еще раньше. Бедняжка, она лишьподтверждала своим примером чье-то мудрое изречение: только глупцы думают, чторяса и чепец – это неизлечимая болезнь, женщина всегда остается женщиной, аплоть – плотью. Она любила – впервые, она познавала мужчину – впервые, азначит, любовь и познание любви случились в мире впервые со дня его сотворения.