Вычеркнув из своей жизни монастырь, Троянда сожалела тольколишь об одном: что Аретино не разрешает ей увидеть мать аббатису ивозблагодарить ее, как всемилостивую мадонну, за то счастье, которое онадаровала перепуганной, несчастной, угрюмой девчонке. Впрочем, мать аббатиса,пожалуй, и не узнала бы прежнюю Дарию в красавице, обвитой в розовый шелк, скоротеньким модным корсажем, усыпанным драгоценностями, с оголенными плечами инизко вырезанным декольте, с короткими рукавами, затканными золотом и серебром,с длинным-предлинным шлейфом, который Троянде пришлось учиться носить. Да ейвообще всему на свете приходилось учиться, от любви до искусства одеваться.Поначалу руки ее путались, и, с утра начав, она едва могла закончить этозанятие к вечеру. Вечером являлся Пьетро и начинал хохотать, застав ее еще неубранной, в одну минуту срывал одежды, на которые были затрачены много часов, иопрокидывал Троянду – даже не в постель – там, где она стояла, не имея терпениядобраться до ложа. Им все служило ложем: кресло, или стол, или маленький,обитый бархатом табуретик, мраморная скамья, ступеньки, перила лестницы, пол… вконце концов, стенка, к которой можно было притиснуть Троянду.

Как-то раз, взглянув на небрежно смятое и кое-гдеразорванное платье (она даже не успела пристегнуть рукава и приколоть мех кдекольте!), Троянда робко заикнулась, что не надо покупать ей столь дорогиенаряды, ежели их постигает такая участь. Аретино расхохотался:

– Ты теперь знатная дама, дитя мое, а это значит, что тыдолжна носить все самое лучшее. Но в одном ты права: мода нынче тяжеловесна.Еще десять, двадцать лет назад все дамы старались выглядеть юными девушками;теперь же все бутоны стремятся поскорее превратиться в пышные, зрелые цветы.Рукава, на мой взгляд, тяжеловаты… Мы поступим вот как: я закажу для тебянаряды не столь помпезные, но не менее роскошные, с которыми ты вполне будешьуспевать управляться. И пришлю служанку. Знатной госпоже нужна служанка!

Троянда одарила благодарным поцелуем своего щедроговозлюбленного, но наутро, когда она увидела служанку, радость ее померкла: этооказалась негритянка! Мавры и даже негры не являлись в Венеции редкостью:разумеется, в качестве рабов. Только воспоминание о том, что она сама былапрежде рабыней, сдержало ее первый порыв вытолкать Моллу (так звали служанку)взашей. Аретино не спрашивал ее мнения: он просто подарил ей купленную полгоданазад Моллу, как дарил жемчуг, изумруды, шелк, парчу, туфли, кружево… Он ведьне знал, что Троянде тошно будет смотреть на лунообразную, черную с лиловымотливом физиономию африканской великанши, на ее руки: ладони у нее былисмугло-розовыми, а тыльная сторона черной. Уж лучше бы они были сплошь черными!Троянда едва не впадала в истерику от брезгливости, когда эти «ободранные» рукикасались ее кожи.

Но если чему-то она и научилась от старой Гликерии, а потоми в Нижнем монастыре, так это терпению, и постепенно она привыкла терпетьМоллу, ничем не выдавая своего раздражения, тем более что невзрачная негритянкаоказалась на редкость услужливой. Особенно ловка она была натирать тело, а ведьвсевозможные ароматы Востока – мускус, амбра, алоэ, мирра, листья лимонногодерева, лаванда, мята и прочее – считались непременной принадлежностью дамскогоочарования. Благовония доставлялись Троянде в таких количествах, что онаневольно ужасалась, воображая всех знаменитых дам Венеции, которых положениеобязывает использовать ежедневно эти листья, травы, масла. Этих дам было неменьше десяти тысяч (на большее у Троянды просто не хватило знаний арифметики),и стоило представить количество корзин, коробов… кораблей, на которых все этопривозится! Она рассказала о своих соображениях Аретино, и тот, по своемуобыкновению, расхохотался – он всегда смеялся тому, что она говорила, но снекоторым удивлением, как если бы не мог вообразить в ней вообще такойспособности – думать, – и ответил:

– За все это мы должны благодарить дочь византийскогоимператора Константина Дукаса, жену дожа Доменико Сельво. Она держала сотнирабов, занятых только тем, что каждое утро они ходили собирать росу с цветов.Лишь этой росою она могла умываться. Другие сотни рабов умащали ее тело,одевали ее. Когда она стала от множества притираний, косметик и духов гнитьзаживо, венецианцы придали этому значение божьей кары. Но было уже поздно!Такой образ жизни понравился женщинам. Порча стала развиваться со страшнойбыстротой, и проклинаемая мужчинами догаресса Сельво сделалась образцом длядам. С тех пор в венецианской жизни так много любви к красивой внешности,дорогому убранству, богатым тканям, удушающим ароматам, восточным нарядам,чернокожим слугам и золотоволосым женщинам.

Он поцеловал локон Троянды и усмехнулся, увидев испуг в ееглазах:

– С тех пор прошло лет двести, и никто больше не сгнилзаживо от притираний. Зато скольких мужчин возбуждали эти ароматы…

Слова кумира и повелителя решили все. Если амбра, мускус ипрочие душистые запахи нравятся Пьетро, Троянда будет благоухать, как стоцветов сразу. Тут уж Молла оказалась незаменима. И хотя Троянда сама натираласебе грудь, живот и бедра (прикосновения Моллы к этим частям ее тела онарешительно отвергала), но спину, руки и ноги негритянка разминала и натиралазамечательно. Кожа становилась мягкой и нежной, будто цветочный лепесток, дажежаль было прятать под платье это душистое великолепие. Впрочем, новые фасоныплатьев, которые теперь носила Троянда, больше открывали, чем закрывали.Сначала она не понимала, как исхитриться, чтобы платье не свалилось со спины,ведь вместе с грудью открыты были и плечи. Но умение удерживать одеяние лишьзацепившимся за соски пришло само собой, так же как и привычка украшатьдрагоценностями не тело, а волосы. Вся головка ее теперь была усыпанабриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами, каждая прядка обвиваласьжемчужной нитью. Да, прическа в этом волшебном городе была настоящимискусством. Выяснилось также, что здесь принято подкрашивать не только лицо, нои тело.

Старания Троянды и Моллы не оставались незамеченными, иАретино, глядя на набеленную и подрумяненную грудь своей возлюбленной,частенько цитировал знаменитого Александра Каравайу, некогда преподнесшеговозлюбленной экспромт:

Под взором робким и под взглядом смелым

Пусть расцветают розовым и белым

Бутоны ваших персей. Их краса —

Заря, что истомляет небеса.

И добавлял восторженно:

– Ну, теперь ты настоящая Аретинка!

– Аретинка? – переспросила Троянда, услышав это слововпервые и чуть нахмурясь: показалось или Пьетро и впрямь произнес его снасмешкою? – Что это значит?

– Это значит, – ответил Пьетро, привлекая ее в свои объятия,– что ты – моя. Что ты принадлежишь мне…

И слово «Аретинка» засияло, засверкало, расцвело.