Рогдай поморщился: князь везде выискивает подвох.

– Таким никакой бог не нужен. А наш ислам – это и вера,и закон, и суд, и пестование детей. Зато человек тоже весь для ислама. Исламдолжен видеть человека насквозь, читать каждое движение души. И не простонаправлять жизнь человека, а жить с человеком каждый миг! Ислам идет счеловеком и в дом, и в баню, на пир и в гости, отправляется с ним в странствия ив дома друзей. Когда мусульманин просыпается, он встает с правой ноги, а когдаидет в отхожее место, то переступит порог левой, так велит ислам, который неоставляет своего сына ни на миг!

Владимир не столько слушал, сколько всматривался в суровоелицо Рогдая. Знавал его раньше, тот начал со Святославом, служил у Ярополка,был могучим и отважным, первым бросался в бой, жизнь не берег, был сам похож намолодого бога войны Перуна. Когда такой здоровяк вдруг скажет нечто умное, тооторопь берет. Либо тот поумнел, либо, что вернее, сам дураком стал, Рогдая заумного считаешь…

– Гм… А у нас богов вспоминают редко. Пока гром негрянет, мужик Перуна не помянет… Если же бог всегда идет рядом, человек можетпойти далеко.

Рогдай сказал вдруг:

– Князь… Подумай. Великому пророку Мухаммаду нужентакой воин, как ты! Ты смог бы пронести зеленое знамя пророка по всем севернымземлям.

– Да? – спросил Владимир. – А что нужно,чтобы стать мусульманином?

Поздно ночью Кремень заглянул, скривился: князь сноваработает за полночь.

– Тут к тебе этот… просится. Важное дело, грит.

– Борис, что ли? – спросил Владимир. –Впусти.

Кремень покачал головой с великим неодобрением, а в щельпротиснулся волхв Борис. Кремень тут же закрыл за ним дверь.

Борис выглядел изнуренным. Сказал треснутым голосом:

– Княже… великую тайну тебе доверю.

Владимир лишь глянул в его серое лицо, будто Бориса неделюдержали в застенке, били и рвали щипцами.

– Веди, – велел коротко.

Ночь была темная, гридней он оставил, ибо дорога была всеголишь через две улицы. Борис долго перебирал ключи, открывал запоры, затемспускались по ступенькам в подвалы, пробирались по узким проходам, где удобнодержать оборону, отметил Владимир, открывали еще двери, затем еще.

Наконец Борис отодвинул последний засов, толкнул дверь.Факел в его руке уже догорал, но когда волхв скользнул вдоль стены, тамзажглись масляные светильники. Борис бросил дымящий факел на пол, растоптал.

Комната тянулась в полумрак, затем в полную тьму, ноВладимир чуял, что и там еще не стена. В этом странном подвале можно было бысхоронить для внезапного удара целую дружину, но здесь были… грамоты! Всвертках бересты, на деревянных дощечках, в толстых кипах пергамента, даже накрасных пластинках из обожженной глины.

– Грамоты, – прошептал Владимирблагоговейно. – Ты грамотный?

– Как и ты, – ответил Борис несколько удивленно.

– Я только греческие письмена хорошо разумею… И малостьрунами могу писать. А здесь, как вижу, и всякие другие.

– Я грамотный в восьми языках, – ответил Бориснадтреснутым голосом. – А здесь их намного больше. Я о другом тебя хотелспросить, княже. Что делать с этими ведами?

Владимир пошел вдоль стен, бережно трогал кончиками пальцеввысохшие, несмотря на умелое хранение, свертки бересты с мелкими-мелкимизначками, сдувал пыль с рыжих ноздреватых пластинок из глины – письменапокрупнее, значки совсем неведомые, приподнимал края листов из тончайшейтелячьей кожи, где узнавал знакомую латиницу и ромейские письмена.

Борис наблюдал за просветленным лицом князя, горящимиглазами, ясно заметным румянцем, и глубокое сочувствие охватило сердце. Князьлеплен из той же глины: рад бы бросить все и всех, засесть здесь, читать жадноо днях минувших, о сгинувших царствах, о деяниях необычных и славных, о чудныхнародах и обычаях, о легендах и обрядах столь далеких пращуров, что и поверитьв то, что это их пращуры, – трудно…

Наконец повернул блестящие глаза:

– Я не знал о таком сокровище!

Голос не был обвиняющим, только безмерно удивленным. И сноткой благодарности, что показано ему первому. Видно же, что не одно поколениесобиралось, но ни Ярополк, ни Святослав, ни Ольга не знали, иначе либо в княжьипокои велено было бы тащить, либо еще что, но известно о них бы стало.

Борис дважды добавлял масла в светильники, наконец кашлянулнапоминающе. Владимир повернулся, счастливый, наткнулся на мрачный лик волхва,медленно и нехотя вернулся в земной мир.

– Говори. Чую, не для похвальбы показываешь.

– Что делать с ними, княже?

Владимир отшатнулся:

– А что… стряслось? Только скажи. Ты прав, такое втайне держать надобно. Даже от князей. Но ты ж не сам за всем этим смотришь?Подбери верных людей, а я дам злата и жемчуга, сколько запросишь. И не спрошу,куда дел. Вижу, святым делом богов занимаешься. Можешь перепрятать даже отменя, не обижусь.

Борис морщился, отводил взор, кряхтел, переступал с ноги накультяшку, снова вперял взор в счастливое лицо молодого князя.

– Княже…

– Говори же!

– Ты душу кладешь, чтобы весь народ подтащить хоть напядь выше к солнцу, к небу, к богам. Или к единому богу, это не важно. Но тыжаждешь сделать людей другими, лучше!

Владимир смотрел пристально:

– Звучит лестью, но это правда.

– Княже, в этих книгах много чудес, но это все опрошлом. Ты знаешь ли, что наши пращуры людей ели?

Владимир сказал сухо:

– Воинский обычай. Я сам, когда ходил с варягами,выдирал еще живую печень убитого врага. Ел сразу, пока трепыхается в пальцах,пока живая кровь брызжет! Мол, сила убитого переходит к тебе. В чем-то верно,святой волхв!

Борис покачал головой:

– Печень убитого врага жрут не потому, что силаперейдет… а чтобы на том свете не мстил кровнику. Но вот ты уже не исповедуешьзвериные обычаи своего отца, а твои прадеды вовсе ели убитых! И не толькопечень.

– Русы? – ахнул Владимир.

– Только ли русы… Все ели. Чем дальше в глубь вековзаглядывать, тем больше звериности в людях обнаружишь. Боги не создали человекаиз медведя в один день. Мол, вчера был лютый зверь лесной, а сегодня – весьсветится от святости! Думаю, если бы удалось вот так проследить весь путьчеловека вглубь к медведю, то никто бы не узрел черты, где он еще человек, а занею уже зверь… Но по самым древним записям, что у нас есть, мороз по кожебегает от той звериности и лютости, в какой наши прародители жили… Но неосуждай, не осуждай! Все так жили, мир был таким.