Что же до председателя нашего суда, то о нем можно сказатьлишь то, что это был человек образованный, гуманный, практически знающий дело исамых современных идей. Был он довольно самолюбив, но о карьере своей не оченьзаботился. Главная цель его жизни заключалась в том, чтобы быть передовымчеловеком. Притом имел связи и состояние. На дело Карамазовых, как оказалосьпотом, он смотрел довольно горячо, но лишь в общем смысле. Его занималоявление, классификация его, взгляд на него как на продукт наших социальныхоснов, как на характеристику русского элемента, и проч., и проч. К личному жехарактеру дела, к трагедии его, равно как и к личностям участвующих лиц,начиная с подсудимого, он относился довольно безразлично и отвлеченно, как,впрочем, может быть, и следовало.

Задолго до появления суда зала была уже набита битком. У насзала суда лучшая в городе, обширная, высокая, звучная. Направо от членов суда,помещавшихся на некотором возвышении, был приготовлен стол и два ряда креселдля присяжных заседателей. Налево было место подсудимого и его защитника. Насредине залы, близ помещения суда стоял стол с «вещественнымидоказательствами». На нем лежали окровавленный шелковый белый халат ФедораПавловича, роковой медный пестик, коим было совершено предполагаемое убийство,рубашка Мити с запачканным кровью рукавом, его сюртук весь в кровавых пятнахсзади на месте кармана, в который он сунул тогда свой весь мокрый от кровиплаток, самый платок, весь заскорузлый от крови, теперь уже совсем пожелтевший,пистолет, заряженный для самоубийства Митей у Перхотина и отобранный у неготихонько в Мокром Трифоном Борисовичем, конверт с надписью, в котором былиприготовлены для Грушеньки три тысячи, и розовая тоненькая ленточка, которою онбыл обвязан, и прочие многие предметы, которых и не упомню. На некоторомрасстоянии дальше, в глубь залы, начинались места для публики, но еще предбалюстрадой стояло несколько кресел для тех свидетелей, уже давших своепоказание, которые будут оставлены в зале. В десять часов появился суд всоставе председателя, одного члена и одного почетного мирового судьи.Разумеется, тотчас же появился и прокурор. Председатель был плотный, коренастыйчеловек, ниже среднего роста, с геморроидальным лицом, лет пятидесяти, стемными с проседью волосами, коротко обстриженными, и в красной ленте – непомню уж какого ордена. Прокурор же показался мне, да и не мне, а всем, оченьуж как-то бледным, почти с зеленым лицом, почему-то как бы внезапно похудевшимв одну, может быть, ночь, потому что я всего только третьего дня видел егосовсем еще в своем виде. Председатель начал с вопроса судебному приставу: всели явились присяжные заседатели?.. Вижу, однако, что так более продолжать немогу, уже потому даже, что многого не расслышал, в другое пропустил вникнуть,третье забыл упомнить, а главное, потому, что, как уже и сказал я выше, есливсе припоминать, что было сказано и что произошло, то буквально недостанет уменя ни времени, ни места. Знаю только, что присяжных заседателей, тою и другоюстороной, то есть защитником и прокурором, отведено было не очень много. Составже двенадцати присяжных запомнил: четыре наших чиновника, два купца и шестькрестьян и мещан нашего города. У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда,с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое,сложное и психологическое дело будет отдано на роковое решение каким-точиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет тут какой-нибудь такой чиновник,тем более мужик?“ В самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в составприсяжных, были люди мелкие, малочиновные, седые – один только из них былнесколько помоложе, – в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие на мелкомжалованье, имевшие, должно быть, старых жен, которых никуда нельзя показать, ипо куче детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свойдосуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни однойкниги. Два же купца имели хоть и степенный вид, но были как-то странномолчаливы и неподвижны; один из них брил бороду и был одет по-немецки; другой,с седенькою бородкой, имел на шее, на красной ленте, какую-то медаль. Про мещани крестьян и говорить нечего. Наши скотопригоньевские мещане почти те жекрестьяне, даже пашут. Двое из них были тоже в немецком платье и оттого-то,может быть, грязнее и непригляднее на вид, чем остальные четверо. Так чтодействительно могла зайти мысль, как зашла и мне, например, только что я ихрассмотрел: „Что могут такие постичь в таком деле?“ Тем не менее лица ихпроизводили какое-то странно внушительное и почти грозящее впечатление, былистроги и нахмурены.

Наконец председатель объявил к слушанию дело об убийствеотставного титулярного советника Федора Павловича Карамазова – не помню вполне,как он тогда выразился. Судебному приставу велено было ввести подсудимого, ивот появился Митя. Все затихло в зале, муху можно было услышать. Не знаю как надругих, но вид Мити произвел на меня самое неприятное впечатление. Главное, онявился ужасным франтом, в новом с иголочки сюртуке. Я узнал потом, что оннарочно заказал к этому дню себе сюртук в Москве, прежнему портному, у которогосохранилась его мерка. Был он в новешеньких черных лайковых перчатках и вщегольском белье. Он прошел своими длинными аршинными шагами, прямо донеподвижности смотря пред собою, и сел на свое место с самым бестрепетнымвидом. Тут же сейчас же явился и защитник, знаменитый Фетюкович, и как быкакой-то подавленный гул пронесся в зале. Это был длинный, сухой человек, сдлинными, тонкими ногами, с чрезвычайно длинными, бледными, тонкими пальцами, собритым лицом, со скромно причесанными, довольно короткими волосами, с тонкими,изредка кривившимися не то насмешкой, не то улыбкой губами. На вид ему было летсорок. Лицо его было бы и приятным, если бы не глаза его, сами по себе большиеи невыразительные, но до редкости близко один от другого поставленные, так чтоих разделяла всего только одна тонкая косточка его продолговатого тонкого носа.Словом, физиономия эта имела в себе что-то резко птичье, что поражало. Он былво фраке и в белом галстуке. Помню первый опрос Мити председателем, то есть обимени, звании и проч. Митя ответил резко, но как-то неожиданно громко, так чтопредседатель встряхнул даже головой и почти с удивлением посмотрел на него.Затем был прочитан список лиц, вызванных к судебному следствию, то естьсвидетелей и экспертов. Список был длинный; четверо из свидетелей не явились:Миусов, бывший в настоящее время уже в Париже, но показание которого имелосьеще в предварительном следствии, госпожа Хохлакова и помещик Максимов поболезни и Смердяков за внезапною смертью, причем было представленосвидетельство от полиции. Известие о Смердякове вызвало сильное шевеление ишепот в зале. Конечно, в публике многие еще вовсе не знали об этом внезапномэпизоде самоубийства. Но что особенно поразило, это – внезапная выходка Мити:только что донесли о Смердякове, как вдруг он со своего места воскликнул на всюзалу:

– Собаке собачья смерть!

Помню, как бросился к нему его защитник и как председательобратился к нему с угрозой принять строгие меры, если еще раз повторитсяподобная этой выходка. Митя отрывисто и кивая головой, но как будто совсем нераскаиваясь, несколько раз повторил вполголоса защитнику: