– Исполнительная власть не согласна с вами. Нам не требуется другого доказательства, кроме увольнения в отставку министров-патриотов. Неужели счастье свободного народа будет зависеть от прихоти короля? Разве должен этот король иметь другую волю, чем воля закона? Народ этого хочет, а голова народа стоит голов коронованных деспотов. Мы жалуемся на бездействие наших армий. Мы требуем, чтобы представители нации выяснили причину бездействия. Если оно зависит от исполнительной власти, то пусть она будет уничтожена! Кровь патриотов не должна проливаться для удовлетворения гордости и честолюбия Тюильри. Один человек не должен оказывать влияния на волю двадцати пяти миллионов. Если мы из уважения оставляем его на этом посту, то лишь при условии, чтобы он соблюдал Конституцию. Если он уклоняется, он теряет всякое значение для народа. Да здравствуют санкюлоты!

Толпа плечом к плечу движется мимо, неся свои лозунги, и направляется в сад Тюильри, где намеревается, на виду короля, посадить Древо свободы, которое везут на телеге. Древо сажают. Но рядом дворец. Толпе очень хочется поговорить с королем по душам. Она устремляется во дворец. Правда, дворец охраняет приблизительно двенадцать тысяч жандармов и национальных гвардейцев. Они стоят с примкнутыми штыками. Они не испытывают желания сражаться с толпой, поскольку их души кипят тем же гневом. Им нужен приказ, но приказа не отдает ни Законодательное собрание, ни мэрия, ни король.

Тогда они расступаются, и толпа врывается во дворец. Запоры сбивают. Двери выдавливают. Толпа врывается в покои короля. Королю кричат в лицо разъяренные граждане:

– Долой вето! Возвратите министров-патриотов! Выбирайте между Кобленцем и Парижем!

Мясник Лежандр выдирается из толпы и мощным басом перекрывает все голоса:

– Вы вероломны! Вы всегда нас обманывали! Вы обманываете нас и теперь! Но берегитесь: чаша переполнена, народ устал видеть себя вашей игрушкой!

Король настолько вял и ленив, что остается спокойным, и, может быть, это спокойствие спасает его. Он отвечает, что сделает всё, что предписывает ему Конституция. Ему предлагают в знак покорности надеть красный колпак революции, и он его надевает. Он так и стоит три с половиной часа и терпеливо выслушивает угрозы и крики негодования. Только около восьми часов вечера, несколько успокоившись, толпа покидает дворец. Король приходит в себя и подает Законодательному собранию протест, но он не делает самого главного. Он не снимает запрета с декретов. Он не возвращает министров. Он делает хуже: он окончательно выбирает Кобленц вместо Парижа.

Понятно, что патент оружейника выправляют только два дня спустя. Кассир предъявляет его в казначействе. Деньги готовят. В этот момент входит новый чиновник и налагает новый запрет. Кассу закрывают. Ордер на выплату ста пятидесяти тысяч ливров остается в казначействе. Кассир возвращается с пустыми руками.

Только тут проясняется, что за всей этой волокитой министров и министерских чиновников укрываются откровенные жулики, каких хватало и во времена так называемой тирании и каких расплодила безмерно новая власть, давшая народу свободу, словно затем, чтобы в первую очередь эта свобода пошла на пользу разного рода ворью. Пьеру Огюстену предъявляется иск уже откровенного проходимца. Видите ли, ружья уложены в ящики. Владельцу ружей ящики были поставлены, но не оплачены. Стало быть, следует первым делом оплатить ящики, а потом получить право на ружья.

Всё это, разумеется, чушь. Ящики оплачены, их стоимость включена в общую сумму, которую Пьер Огюстен уже уплатил. Таков был уговор. Но лишь уговор. Раздельная сумма за ящики и за ружья не была вписана в договор. Теперь у Пьера Огюстена нет на руках документа, которым бы он мог разоблачить подлеца. Приходится доставать документ.

Только теперь Пьер Огюстен раскрывает глаза. Да, действительно, причина не в министрах и не в чиновниках министерства. Первопричина в барышниках, в спекулянтах, которые пронюхали, что на этих ружьях можно заработать изрядные деньги, и потому решили прибрать их к рукам.

Он честный коммерсант, проверенный финансист, который пользуется не только во Франции, но и в Европе кредитом, чуть ли не беспредельным. Он терпеть не может разного рода аферистов и жуликов. Он всегда их презирал и выводил на чистую воду. Выводит их и теперь. Его адвокат добывает нужные документы. Дело передается в суд. Ответчик в суд не является, пользуясь неразберихой и смятеньем умов. Суд не торопится преследовать его по закону, то ли тоже захваченный неразберихой и смятеньем умов, то ли подкупленный теми, кто стоит за ответчиком.

Тем не менее барышникам становится ясно, что Пьер Огюстен одолевает любые преграды и вот-вот доберется до ружей, которые им ах как не хочется упускать. Тогда они раскрывают карты. Они предлагают договориться по-дружески и дают за ружья приличную цену, меньшую той, которую он должен получить с министерства, но вполне достаточную для того, чтобы покрыть все издержки.

Из Гааги возвращается его представитель. Пьер Огюстен вводит его в курс здешних дел, и тот дает ему дельный совет:

– Как ни прискорбно, но вам прямо необходимо избавиться от этого ужасного дела. Недоброжелательство в Голландии, как и здесь, таково, что вы потратите всё ваше состояние, но разрешения на вывоз вам всё равно не дадут. Франция вам вредит, а Голландия держит сторону Австрии. Как же вам в одиночку выпутаться из этих сетей?

В одиночку? Да он всю жизнь борется в одиночку. Борется с парламентом. Борется с королем. Борется с английскими происками, когда вооружал повстанцев в Америке. Борется с цензурой, когда издает полное собрание сочинений Вольтера. Он не умеет, он не привык отступать. Правда, на этот раз все обстоятельства настолько против него, что его одолевают сомнения. Он почти соглашается:

– Наши министры не отвечают ни за что и не занимаются ничем, кроме внутрипартийных интриг. Они не имеют никакого отношения к общественному благу. Здесь такой беспорядок, что душа содрогается от тяжелых предчувствий! И таким путем они думают утвердить Конституцию? Клянусь, они её не хотят!

Его собеседник подхватывает:

– Если бы вы согласились уступить ружья на месте по самой высокой цене, отпали бы все затруднения. Вы вернули бы свои деньги с громадной прибылью. А самое главное, ружья забрали бы оптом, как и вы его покупали, без мороки и сортировки.

И этот человек прав, прав тысячу раз, если смотреть со стороны частной выгоды, которую под видом общего блага утверждает новая власть. Только вот для Пьера-то Огюстена общее благо не пустые слова. Ради этого общего блага он всегда жертвовал своей выгодой. Готов пожертвовать и теперь:

– Для меня это уже не торговое предприятие. Тут задет мой патриотизм, моя честь. Скажу больше – характер. Они поклялись, что ружья не будут доставлены. Я поклялся, что их не получит, кроме французского народа, никто.

Его неодолимая сила именно в том, что он всегда и во всем уверен в себе. Он одолевал жуликов королевской формации. Теперь он должен победить новых жуликов, формации либерально-демократической. Ведь он так много вложил своего в Фигаро. Ведь и он Фигаро.