к обществу услуг невозможно остановить. Напротив, нежелательные последствия перемен будут тем более выраженными, чем дольше им сопротивляются, «но пытаться их отрицать – значит выдавать желаемое за действительное»[30].

Документ, по сути, содержал социал-демократические вариации на тему знакомых неолиберальных концепций: гибкость и укрепление рынков, снижение налогов, сокращение государства всеобщего благосостояния, уменьшение контроля над экономикой со стороны политики. Здесь были перечислены все меры, к которым критики «блокированного общества» призывали снова и снова на протяжении почти двадцати лет. Соответственно, он встретил массовые возражения со стороны левого и профсоюзного крыла СДПГ. Среди «Зеленых», напротив, эти идеи встретили одобрение. Однако партия еще не разработала собственную программу экономической и финансовой политики, и, как и в области образования, «Зеленые» в основном следовали указаниям социал-демократов.

Долгие, гнойные дебаты внутри СДПГ продолжались годами, пока в 2003 году Шрёдер, перед лицом сохраняющихся удручающе высоких показателей безработицы, не совершил переворот в политике регулирования, приняв «Повестку дня 2010». Когда Лафонтен ушел из правительства, отказался от мандата в бундестаге и покинул пост лидера СДПГ, что никак нельзя рассматривать как реакцию на поражение социально-политически и государственно-экономически ориентированных сил перед лицом «модернизаторов» в СДПГ.

Однако такая оценка упускает из виду тот факт, что различия между Шрёдером и Лафонтеном касались не только бюджетной и социальной политики, но и финансовой и денежной политики. Однако этот аспект был в значительной степени упущен в спекуляциях о мотивах отставки Лафонтена. В документе Шрёдера и Блэра есть только одно содержательное замечание по этому поводу: «Рынки товаров, капитала и труда должны быть гибкими: мы не должны сочетать жесткость в одной части экономической системы с открытостью и динамизмом в другой». Если принять во внимание, что экономические успехи Великобритании в предыдущие годы были в значительной степени обусловлены гибкостью рынков капитала, то это заявление вполне объяснимо. Широкое дерегулирование банковского надзора, почти полное устранение всех препятствий для международных финансовых переводов и огромные прибыли от валютных спекуляций, ставшие возможными благодаря плавающим обменным курсам, позволили Лондону вновь стать ведущей международной финансовой площадкой. Они также были в значительной степени ответственны за экономический бум в Великобритании. Поэтому комментарий в статье был направлен в первую очередь против усилий по сокращению или полному демонтажу государственного регулирования в торговле продуктами и на рынке труда, но сохранению такового в финансовом и, прежде всего, в валютном секторе. Однако экономический и бюджетный кризисы в Азии, Мексике и Бразилии уже были вызваны валютными спекуляциями, и в ретроспективе впечатляет то, как признаки мирового финансового кризиса начали множиться с начала века без противодействия экономической и финансовой политики.

Напротив, почти во всех экономически сильных странах регулирование финансовых рынков было еще больше демонтировано, поскольку они были убеждены, что признаки ожидаемых кризисов в финансовом секторе были вызваны именно все еще недостаточным дерегулированием в этой области.

Напротив, Лафонтен, а вместе с ним и министр финансов Франции Стросс-Кан были убеждены, что более строгие правила и государственный надзор за банками срочно необходимы для того, чтобы динамика финансовых рынков не влияла на всю национальную экономику во время кризиса. Поэтому Лафонтен предложил создать «целевые зоны обменного курса» для основных валют, чтобы обуздать валютные спекуляции, поскольку, как он позже отметил, «из ежедневных валютных операций на сумму 1 триллион долларов только 5 процентов связаны с торговлей. Остальные 95 процентов <…> – это спекуляции и арбитраж, потому что трейдеры, перемещающие большие суммы денег, хотят получить быструю прибыль на колебаниях обменных курсов и разнице процентных ставок»[31]. Предложение о «целевых зонах обменных курсов» означало бы, что валюты могут колебаться только в пределах установленной маржи, тем самым сдерживая валютные спекуляции.

Если рассматривать эти предложения под впечатлением финансовых кризисов, которые происходят с 2001 года и особенно с 2008 года, то нельзя отрицать определенную правдоподобность соображений Лафонтена. Однако в то время, в начале 1999 года, они полностью противоречили убеждениям большинства экономистов, которые рассматривали свободные спекуляции акциями и финансовым рынком как выражение рыночных сил, наконец-то освободившихся от диктата государства. Поэтому Бундесбанк и Европейский центральный банк отвергли проект, как и Банк Англии, а нападки британской прессы на министра финансов Германии были еще более жесткими[32].

Не менее успешно он реализовал свою концепцию гармонизации налогов в европейском пространстве. Учитывая экономико-политические различия в ЕС, эта идея также была вполне очевидной. Однако, поскольку в то время многие европейские государства, включая Великобританию, стремились повысить свою привлекательность для инвесторов за счет низких корпоративных налогов, среди стран ЕС, как и во всем мире, развернулась гонка за снижение налогов. Поэтому это предложение было категорически отвергнуто почти всеми европейскими министрами финансов, как и третье предложение Лафонтена: он предложил Бундесбанку и Европейскому центральному банку снизить процентные ставки, чтобы стимулировать экономику и снизить безработицу. Однако высокий уровень процентных ставок имел большое значение для введения евро и для иностранных инвесторов. Более того, валютная стабильность была решающим руководящим принципом действий Бундесбанка.

Даже если признать, что концепции Лафонтена в бюджетной и социальной политике имели мало шансов на успех, поскольку по сути означали возврат к старому привычному и неоднократно терпели неудачу, нельзя сказать того же о его предложениях в финансовой и денежной политике. Десять лет спустя его предложения рассматривались как указание пути для финансовой политики, которая хотела избежать повторения катастрофического развития финансового кризиса 2008 года, когда прибыли банков были приватизированы, но убытки, ранее считавшиеся невозможными по своим масштабам, были переданы в государственные бюджеты. Однако Лафонтен стал министром финансов Германии в то время, когда фондовый бум и эксцессы «новой экономики» только приближались к своему пику, так что его борьба с финансовыми рынками выглядела как битва Дон Кихота с ветряными мельницами, которые он считал великанами. Однако в данном случае ветряные мельницы действительно были великанами.

Однако новаторские проекты красно-зеленой коалиции были реализованы в других областях. Поразительно, что реформы, начатые в период с 1998 по 2001 год, вызывали горячие споры на протяжении всего времени, но уже через несколько лет нашли отражение в правительственных программах различных по составу коалиций-преемников. Особенно это касается реформы экологического налога. Основная идея возникла на основе опыта предыдущих десятилетий: энергия была слишком дешевой, а труд – слишком дорогим. Если бы потребление энергии облагалось налогом по более высокой ставке, а на вырученные деньги снижались расходы на оплату труда, не связанные с заработной платой, то не только сократилось бы потребление энергии, но и стимулировалась бы занятость – вот вам и теория. На практике, однако, такая реструктуризация, нарушившая прежние принципы экономической политики, встретила сопротивление