Когда Казинс сообщил в Белый дом о своей предстоящей миссии Ватикан – Москва, его пригласили на встречу с президентом Кеннеди. В разговоре с Казинсом президент отметил, что Хрущев, «вероятно, будет говорить о своем желании снизить напряженность, но заявит об отсутствии такого же стремления у Соединенных Штатов. Важно, чтобы он изменил свое мнение на этот счет. Я не уверен, что Хрущев об этом знает, что в американской политике нет никого, кто больше меня хотел бы положить конец холодной войне и начать шаг за шагом выстраивать дружеские отношения между нашими странами»{1829}.

Когда Норман Казинс прибыл в Москву, у него состоялся разговор с рядом правительственных чиновников, которые сообщили ему, что Хрущеву очень важно «оправдать свою политику мирного сосуществования и продемонстрировать, что кубинская ситуация не является капитуляцией и может привести к заключению соглашения с США. Сторонники Хрущева считают, что решение уйти из Кубы было актом государственной мудрости и высокой ответственности и могло бы стать важным поворотным пунктом в холодной войне. Другие, однако, придерживались мнения о необходимости разработки конкретных соглашений, прежде чем столь оптимистично расценивать данные события»{1830}.

На встрече с Хрущевым Казинс узнал, насколько сильное впечатление произвел папа Иоанн на советского лидера.

«Я не верую в Бога, – заявил Хрущев, – но хочу сказать, что мне очень симпатичен папа Иоанн… Есть что-то очень трогательное в таком человеке как он, в том, как он, несмотря на болезнь, борется ради достижения такой важной цели, пока у него еще есть силы. Его цель, как вы говорите, это сохранение мира. Это самая важная цель на Земле».

Хрущев говорил о том, что после ядерной войны уже будет невозможно определить, кто ты, «коммунист, католик или капиталист, китаец, русский или американец. Кто мог бы провести какие-то различия между нами? Кто останется в живых, чтобы это сделать?»

Казинс неожиданно ощутил «какую-то отрешенность во взгляде» своего собеседника. Советский лидер сохранил в себе благоговейный страх перед ядерным оружием после чуть не произошедшей катастрофы в октябре.

«Во время Карибского кризиса, – сказал он, – призыв папы был настоящим лучиком света. И я благодарен ему за это».

Казинс поинтересовался: «Что чувствует человек, державший палец на ядерной кнопке?»

Хрущев ответил: «Китайцы говорят, что я испугался. Конечно, испугался. Надо быть сумасшедшим, чтобы не испугаться. Я испугался того, что может случиться с моей страной, с вашей страной и со всеми другими странами, которые будут уничтожены в результате ядерной войны. Если то, что я сделал ради предотвращения этого безумия, было сделано под влиянием страха, что ж, тогда я рад, что испугался. Одна из проблем в современном мире заключается в том, что слишком мало людей в полной мере осознают опасность ядерной войны.

В любом случае большинство людей достаточно умны, чтобы понять, что просто нелепо разговаривать с позиции новой войны. Папа Иоанн это понимает. Я бы хотел выразить ему свою признательность за то, что он сделал в дни Карибского кризиса. У вас есть какие-то предложения?»{1831}

И тогда Казинс поднял непростой вопрос о свободе вероисповедания в Советском Союзе. Он сказал, что папа Иоанн выражает большую надежду, что в СССР выпустят украинского архиепископа Слипого[82], который подвергался гонениям уже 18 лет.

Хрущев напрягся.

«Знаете, – сказал он, – я довольно хорошо знаком с делом Слипого. Я сам с Украины. Я все очень хорошо помню».

Казинс сказал, что дело не в том, чтобы оспорить справедливость наказания. Папа лишь надеется, что архиепископу Слипому может быть предоставлена возможность выйти на свободу и жить где-нибудь в отдаленной семинарии.

Хрущев покачал головой: «Это не очень хорошая идея. Я хотел бы улучшить отношения с Ватиканом, но не таким способом. На самом деле, это было бы наихудшим решением. Поднялась бы ужасная вонь»{1832}.

«Что вы имеете в виду?» – спросил Казинс.

Хрущев ответил, что если освободить Слипого, то тут же в прессе появятся огромные шапки с лживыми заголовками типа «Епископ разоблачает коммунистическую систему пыток». Журналисты наверняка воспользуются его освобождением. И в конце концов это только ухудшит отношения с Ватиканом.

Казинс заверил Хрущева, что папа Иоанн действует исключительно из лучших побуждений. Он никогда не использовал бы освобождение архиепископа Слипого в целях пропаганды. Но Хрущев продолжал скептически смотреть на эту идею.

Какое-то время Казинс пытался вывести Хрущева на обсуждение проблемы антисемитизма в Советском Союзе. После чего американец встал, чтобы уйти, чувствуя, что он, возможно, перешел границы гостеприимства. Вместе с тем он так еще и не коснулся вопросов, касавшихся президента Кеннеди.

«Пожалуйста, сядьте», – попросил Хрущев. Словно прочтя мысли Казинса, он спросил: «Как президент Кеннеди?»

Выслушав заверения Казинса в том, что президент находится в добром здравии и бодр духом, Хрущев продолжил обсуждение с неофициальным посредником Кеннеди перспектив Договора о запрещении испытаний ядерного оружия и опасениях советского руководителя относительно восстановления военной мощи Германии. Когда Казинс в заключение заявил, что в США вряд ли найдется претендент на пост президента, который стремится положить конец холодной войне более, чем Кеннеди, Хрущев сказал: «Если это так, то и я не собираюсь быть вторым в гонке к этой цели»{1833}.

Казинс вылетел в Рим, чтобы встретиться с папой Иоанном и передать ему письма от Кеннеди и Хрущева, полные теплых искренних слов. Оба лидера стран, ведущих холодную войну, знали об испытываемых папой Иоанном страданиях и близящейся смерти. Глава римско-католической церкви, умирая, становился неким мостом между ними.

«Боль мне не враг, – сказал папа. – Чудесные воспоминания доставляют мне радость и наполняют мою жизнь. В ней просто не остается места для боли».