Поблагодарив, Хрущев спросил: «Должны ли мы обсудить какие-то вопросы, содержащиеся в энциклике?»{1842}

Казинс обратил внимание своего собеседника-коммуниста на основные идеи «Мира на Земле»: «Если мы хотим добиться [разоружения], основополагающий принцип, на котором строится наш нынешний мир, подлежит замене на идею о том, что истинный и прочный мир между народами можно построить не на условиях равенства количества вооружений, а на взаимном доверии»{1843}.

Хрущев кивнул в знак согласия. Он снова отметил «стремление папы Иоанна служить на благо сохранения мира во всем мире» и сказал, что внимательно изучит энциклику. Таким образом, вдохновленные призывом папы больше доверять друг другу, Хрущев и Казинс обратились к проблеме взаимного недоверия между их странами и зашедших в тупик переговоров об инспекциях.

«Честно говоря, – признался Хрущев, – у нас возникло ощущение, что нас ввели в заблуждение. Если вы можете вдруг сменить требования с трех [проверок] на восемь, то мы можем также свести их количество с трех до нуля».

Советский лидер наклонился вперед в своем кресле и сказал:

«Как вы знаете, мы уже успешно испытали 100-мегатонную бомбу [самый мощный взрыв за всю историю], но [советские ученые и генералы] хотят повторить это с большим количеством вариаций. Они говорят, что Соединенные Штаты провели на 70 % больше испытаний, чем Советский Союз, и что мир поймет наше стремление сократить этот разрыв. Мои ученые хотят, чтобы я им дал «зеленый свет» на продолжение испытаний. И думаю, что могу дать на это свое согласие».

Казинс молчал.

«Ну?» – спросил Хрущев.

«Перед вами человек, которого ваши слова ввергли в глубокое уныние, – признался Казинс. – Я приехал сюда, чтобы подтвердить честность намерений президента США. Вы, по-видимому, не придаете этому большого значения. Из вашей последней фразы я могу сделать вывод, что вы, по всей вероятности, собираетесь возобновить испытания в атмосфере. Если вы это сделаете, не думаю, что Соединенные Штаты будут спокойно за этим наблюдать и отдадут пальму первенства. Поэтому мы проведем новые испытания, и вы проведете, потом вновь мы и так далее. Это уничтожает любую возможность предотвратить испытания ядерного оружия и другими странами. И таким образом мы все больше и больше будем загрязнять атмосферу. И все это никоим образом не добавит ощущения безопасности ни американцам, ни русским».

«И здесь мне в голову приходит кое-что еще, – продолжил Казинс. Он решил рискнуть, проведя параллель и отнюдь не дипломатичного характера. – Прошлым летом советский представитель заявил президенту Кеннеди о том, что на Кубе нет ракетных баз. Вероятно, это тоже в определенном роде можно назвать недоразумением. В данных обстоятельствах, возможно, одно недоразумение может перекрыть другое».

Хрущев серьезно посмотрел на Казинса.

«Очень хорошо, – сказал он, – вы хотите, чтобы я поверил в честные намерения президента Кеннеди? Хорошо, я верю в честность президента Кеннеди. Вы хотите, чтобы я поверил, что Соединенные Штаты искренне хотят заключить Договор о запрещении ядерных испытаний? Хорошо, я верю, что Соединенные Штаты искренни в этом желании. Вы хотите, чтобы я забыл о недоразумениях и начал все с чистого листа? Хорошо, я согласен начать».

Хрущев вздохнул и откинулся на спинку кресла.

Он сказал: «Вы можете сказать президенту, что я принимаю его объяснения недоразумения и предлагаю двигаться дальше. Но следующий шаг за ним»{1844}.

Через 11 дней после опубликования в Риме «Мира на Земле», 22 апреля, Казинс сообщил Кеннеди в Белом доме о своем разговоре с Хрущевым. По его словам, большая часть их беседы была «посвящена обсуждению недоразумения с количеством проверок». Казинс в подробностях описал непоколебимость Хрущева в плане интерпретирования внесенного США изменения в количество проверок и нежелание главы советского правительства рассматривать любые другие варианты с более чем тремя проверками. Внимательно слушающему рассказ президенту было понятно, что существующая советская позиция сводила к нулю все шансы на прохождение договора через Сенат. Они вместе с Хрущевым дошли до невообразимой ситуации в переговорах, когда Хрущев через Казинса передал Кеннеди право «следующего шага».

Кеннеди, сидя в качалке, молча слушал. «Казалось, его охватила, – писал Казинс позже в своих записках, – большая печаль»{1845}.

Затем президент произнес: «Знаешь, чем больше я узнаю обо всем этом, тем больше я понимаю, насколько сложно говорить на действительно важные темы».

Казинс рассказал о все возрастающем давлении на Хрущева со стороны собственного правительства, которое хотело бы, чтобы он занял жесткую позицию.

На что Кеннеди заметил: «Ирония этой ситуации заключается в том, что мы с г-ном Хрущевым находимся примерно в одинаковом положении по отношению к нашим правительствам. Он хотел бы предотвратить развязывание ядерной войны, но находится под сильным давлением со стороны толпы сторонников жесткой линии, которые интерпретируют каждый шаг как уступку. У меня примерно такие же проблемы. Между тем отсутствие прогресса в достижении соглашения между нашими двумя странами усиливает позиции парней, предпочитающих жесткую политику, как в Советском Союзе, так и в США, и таким образом они подпитывают друг друга, используя действия противной стороны, чтобы оправдать собственную позицию»{1846}.

Казинс рассказал президенту, что он глубоко сожалеет о том, что потерпел неудачу в своей миссии в Москве.

Кеннеди сказал: «Не могу согласиться с тем, что это неудача. Мы должны попытаться найти пути выхода из тупика».

Он пристально смотрел на Казинса.

«У вас есть какие-то предложения на этот счет?» – спросил он.

Казинс ответил: «Я думаю, пришло время для самого важного выступления с момента вашего вступления в должность президента. Возможно, необходим новый подход, чтобы достучаться до русских, призвав к прекращению холодной войны и началу новых советско-американских отношений».

Президент закурил тонкую сигару.

«Я подумаю об этом», – сказал он и попросил Казинса письменно изложить свое видение{1847}.