– Ну и характер у нее был! – произносит он.

– И до сих пор есть! – парирует Джулия. – Подожди, вот она поправится, тогда увидишь!

– Думаешь, это он, тот мужчина с фотографии, о котором Люсьена не хотела говорить?

– Ума не приложу, но, судя по годам, похоже. Обалдеть, бабушка никогда о нем не упоминала! Рассказывала некоторые истории по десять раз, а самое главное забыла?

– Читай дальше!

– Мне надо отдохнуть. Перекусим?

В животе у Феликса урчит в знак согласия. Он ставит разогреваться два огромных куска пирога с анчоусами и ловко открывает бутылку розового вина.

– За романтизм и за прошлые времена, когда любили сильнее, а мечтали смелее! – отчеканивает он, поднимая бокал.

Джулия пьет и морщится, вспомнив свою утреннюю встречу с Антуаном.

– Любовь – городская выдумка. И ничего тут не поделаешь.

– Точно! Много у тебя еще таких готовых фразочек?

Она ворчит себе под нос.

– Позвони ему.

– А еще что сделать? – она задохнулась от негодования. – Позвать под венец?

– Есть в этом что-то странное…

– Да уж, одна проводит у него ночь, другая ждет под дверью. А знаешь, что самое смешное?

– Ага, вот оно: смешное.

– Что-что?

– Вот что тебя гложет. Тоненький внутренний голос кричит, что надо остерегаться, не рисковать.

Джулия наливает себе второй бокал.

– А штука в том, чтобы идти искать туфлю. Хотя ты и не видела его лица, – продолжает Феликс.

– Ты говоришь ерунду.

– Прими свою уязвимость. В этом секрет счастья. Согласись с мыслью, что ты можешь прийти голой к одетым людям. Показать себя такой, какая ты есть, открыться для чужих мнений. Только так можно стать по-настоящему живой!

– Каждый раз, когда мы выпиваем, ты об одном и том же! Лично я предпочитаю смотреть издалека, как другие прыгают в воду. И оставаться в свитере, шарфе и шапке!

Не обращая ни малейшего внимания на ее сарказм, Феликс вскрикивает и начинает боксировать. Он во весь рот улыбается от счастья.

– У меня идея! Который час?

– Почти одиннадцать, а что?

– Отлично! Попрошу Элиану меня подменить. Идем!

– Куда это? – без особого энтузиазма спрашивает Джулия. – Серьезно, если это чтобы принять мою уязвимость в ближайшем ночном клубе, то я пропускаю ход…

– За кого ты меня принимаешь? – улыбается он, надевая кожаную куртку.

– Я без сил, поеду домой, завтра в девять у меня интервью с мельником, и…

Феликс смотрит ей в глаза своими зелеными глазами и прикладывает руку к ее сердцу.

– Пора тебе пробудиться внутри.

Его звали Жан Колоретти.

Моя Лили, сердце у меня начинает биться быстрее, когда я пишу это имя. Вот уже больше семидесяти лет как я не произносила его вслух. А ведь фамилия очень красивая, не находишь? Словно пение славки.

Он на шесть лет меня старше, и его только что назначили учителем младших классов в соседней деревне. Он стоит посреди кружащихся в вальсе пар с моей туфлей в руках и улыбается. Словно всю жизнь ждал меня на этой площади. Он говорит: «Прости, у меня закружилась голова, но я обожаю Мориса Шевалье. Спасибо, – продолжает он, – спасибо, что подбодрила меня, а то я уж думал, упаду в обморок. Вот ведь проклятая машина! Но если хочешь еще прокатиться, то само собой, то есть со мной, я хотел сказать. Извини, что-то меня бросает в жар». Он очень быстро говорит и прямо держит спину. Гирлянды разноцветных фонариков бросают на его лицо причудливые отблески. В воздухе, кажется, витают запахи жареного мяса, вина и можжевельника. Наверняка играет аккордеон, звучит песня Шарля Трене и слышен смех солдат, но я ничего этого не замечаю. Ничего, кроме его глаз, светлых, как вода в скалистой бухте, они зорко смотрят на меня, ласкают и словно торопятся поскорее рассказать о нем все – как будто я сейчас улечу.

Я разглядываю его изящные ладони, запястья, закатанные рукава рубашки, загорелые руки, подтяжки, брюки с высокой талией. Я пытаюсь отыскать в памяти знак, воспоминание: мне кажется, я его знаю сто лет. Я уже встречалась с этой душой где-то в другом месте, в ином, ускользающем от нас мире.

Я стою в одной туфле и смотрю на него. Вторую он все еще держит в руке, забавно, я думаю о Золушке и сказала бы ему об этом, но боюсь показаться ребенком. И все-таки я хочу, чтобы он знал обо мне все. А еще лучше – угадал! Какой я была, какая я сейчас и какой буду. Нам столько всего нужно сделать, столько всего рассказать друг другу. Хватит ли для этого одной жизни?

Я только успеваю назвать свое имя (он улыбается! и, милая моя, что это за улыбка!), как меня хватает за руку Люсьена. Мама повсюду меня ищет. Напоследок я ныряю в глаза этого темноволосого ангела, которого встретила в небесах, и нас снова разделяет танцующая на площади толпа.

33

Феликс крутит колесико радиоприемника и останавливается на станции «Ностальжи». Франс Галль[40] лепечет в микрофон, и Феликс повторяет за ней, прижимая к губам воображаемый микрофон:

– «Он играл на пианино стоя…»

– Надеюсь мы хотя бы не в караоке едем? – спрашивает Джулия, крутя руль.

– Здесь направо. «Просто он был свободен, счастлив, несмотря ни на что!» – Феликс извивается на сиденье, Джулия с трудом сдерживает смех.

– Когда ты поедешь к Люсьене? – спрашивает он.

– Думала завтра…

Она вздыхает и продолжает:

– Я боюсь. Раз она так врет, значит, есть причина, и…

– Вот именно. Ты слишком далеко зашла, чтобы сдавать назад! – идет в атаку Феликс. – Мой тебе совет: прижми ее к стенке, ткни носом в эту ложь и заставь говорить! Если надо, я принесу перья и буду щекотать ей пятки – она во всем признается. О, обожаю, слушай, это моя песня!

Мы делаем из жизни кино,

Влюбляемся в воспоминание,

В тень, все равно[41].

– Далида? – хихикает Джулия.

– Что – Далида? Королева, богиня, самая-самая! Да ей никто в подметки не годится, ну только если Мадонна, но это еще неизвестно.

– Кстати, о королевах, Жизель – настоящая компьютерная королева…

– Ты заметила?

– Щелкает мышкой как молния. Марку Цукербергу стоит иметь в виду…

– Я рядом с ней чувствую себя старым. Это Билли ее всему научил.

– Билли?

– На самом деле его зовут Серафим, но мы зовем его Билли. Как Билла Гейтса.

Джулия хохочет.

– Из дома престарелых?

– Нет, у него пока голова отлично работает! По-моему, ты его видела. Уши торчком, краснеет, если с ним заговорить…

Джулия мотает головой.

– Золотой человек, тебе понравится. Пенсионер, преподает информатику постояльцам «Бастиды». Так, сейчас налево, приехали!

Фары освещают поворот, старый «Пежо» въезжает в темный переулок.

– Ты уверен, что все делаешь правильно? – спрашивает Джулия, выключая радио.

Но Феликс уже захлопнул дверцу и направляется к узкой двери под неоновой вывеской.

– «Кабаре»? – спрашивает Джулия, догоняя его почти бегом.

Вместо ответа Феликс загадочно улыбается.

Подходит Люсьена, что-то пряча за спиной. Она в клетчатом платье до колен.

Я сижу на скамейке в тени платана. Взглянув на нее, спрашиваю, что она прячет.

– Если скажу, обещаешь попрыгать со мной через скакалку?

Я пытаюсь ее поймать, она вырывается, и я злюсь. Потом делаю вид, что мне нет до нее дела, и погружаюсь в номер Marie Claire, который раздобыла на черном рынке. Я в восторге от душещипательных рассказов, которые печатают в журнале. Расстроенная Люсьена садится рядом и кладет голову мне на плечо. В одиннадцать лет она с трудом читает и в журналах довольствуется картинками. Я поворачиваюсь к ней.

– Ну же, покажи!

С хитрой улыбкой она протягивает мне сверток, упакованный в цветную бумагу. На бумаге каллиграфическим почерком написана буква «Ж». Я вопросительно смотрю на нее, а она достает из кармана маленький кулек миндаля в глазури.

– Кто тебе это дал?

– Он.

– О ком ты говоришь?

– О Жане, конечно! Кого ты ждешь с воскресенья?!

– Когда ты его видела? Говори!

– Утром, когда вы с мамой ходили за покупками. Он искал тебя на площади, а вы были на мельнице.

Сердце подпрыгивает