пластинки. Он очень застенчив и, чтобы открыть мне свое сердце, прибегает к помощи современных поэтов. Наш роман складывается из названий песен – как будто мы играем в «чепуху».

После каждой нашей встречи я в своей комнате снова и снова слушаю эти пластинки. С утра до вечера и с вечера до утра. До сих пор помню наизусть каждую песню. Но долго ли еще буду помнить, милая моя… Хочется верить, что самые прекрасные переживания не исчезнут никогда.

Жан вежлив и деликатен. Когда он впервые пришел к нам домой, его единственным козырем были корсиканские корни. Больше всего я боялась реакции отца. Мало ли что он мог сказать! Но Жан держался спокойно и уважительно. Сильный акцент и широкий кругозор победили настороженность отца. Мама втихомолку подбадривала Жана – в конце концов, мне уже скоро шестнадцать. А по виду можно дать и все восемнадцать!

Сейчас я поражаюсь свободе, которую мне давал отец, обычно такой строгий! Может быть, за его тяжелой рукой и разрушительной импульсивностью скрывалось сердце романтика… После его смерти я нашла в табакерке несколько неуклюжих любовных стихотворений. До сих пор не могу в это поверить, вспоминая о том, как он разрушил мою жизнь.

Это лето 1944 года – самое прекрасное в моей жизни. Долгие дни на берегу моря и лимонное мороженое. Я наткнулась на снимки, сделанные на пляже Сен-Мандрье. Мы с Жаном позируем, стоя рядышком на гальке в купальных костюмах. Ты видишь, как сияют мои глаза? Волшебство во взгляде – вот к чему ты должна стремиться, моя дорогая. Только этот свет придает жизни особенную яркость. На заднем плане Люсьена, очень худенькая, совсем еще ребенок, в панамке собирает ракушки. Жан заботится о ней, как о сестре, и мы часто берем ее с собой на прогулки. Мне кажется, она немного влюблена в него, невинной любовью. Она нашла в нем ту нежность, которую не видела ни от кого.

В тот день поднялся сильный ветер. На море волны, они лижут нам ноги. Отдыхающие уходят с пляжа, собирая зонты и полотенца, свое веселое хозяйство. А я тону в глазах моего прекрасного учителя, упиваясь его словами, и мне нет дела до надвигающегося шторма. Люсьена резвится в воде. Она не умеет плавать и возится у берега, бросая гальку. При каждом откате волны она прыгает и визжит от радости. Слышно, как она кричит: «Ух, по ногам! Mèfi[43], еще одна идет!», и мы с Жаном смеемся, не сводя друг с друга глаз.

Нам дорог каждый миг, и я страшусь каждой минуты, которая приближает разлуку, хотя от мысли о пластинке, которую я получу, мне становится немного легче. Меня в нем восхищает все: тонкие волосы, которые треплет ветер, аккуратные ногти, мягкий смех, яркие белки глаз и даже наши имена, которые так прекрасно сочетаются (это знак!), – решительно все приводит меня в восторг. Ах, как это прекрасно – любить!

Жан встрепенулся – на пляже вдруг стало тихо. Волны уже высокие, а Люсьены нигде нет. Он бежит к морю, выкрикивая ее имя. Я, как безумная, бегу за ним. Может, она ушла, не предупредив? Верчу головой, волны разбиваются с ужасным грохотом. Жан без колебаний бросается в воду. Я издаю вопль ужаса, когда он наконец выныривает с Люсьеной на руках. Кладет ее на песок, она приходит в себя и выплевывает половину Средиземного моря. Я крещусь и благодарю Небо за то, что она осталась в живых. И тут же начинаю ее ругать. Как она меня напугала! Как она додумалась зайти так далеко в воду – ведь ясно было, что ее смоет волной! Люсьена встает, опираясь на Жана. С его волос ручьями стекает вода.

– Хватит! – выплевывает она вместе с гневным рыданием. – Это ты виновата!

Глаза у нее чернее ночи – никогда я не видела ее в таком бешенстве.

– Почему все всегда вращается вокруг тебя? – вопит она. – Мне надо умереть, чтобы меня наконец заметили? И хватит меня ругать, как будто я глупая! У меня месячные начались на прошлой неделе, я больше не ребенок!

Вызов брошен. Она смотрит Жану в глаза и утыкается головой в его шею.

Мы уходим с пляжа под свист ветра, задирающего наши подолы. Песок хлещет по голым ногам. Сжав зубы, я мысленно каюсь, расстроенная и виноватая. В автобусе едем молча. В тот день Жан забыл вручить мне пластинку.

О, моя дорогая! От этих фотографий такая ностальгия… Вот бы мне еще раз прожить то лето! Кто-то скажет, что это была всего лишь юношеская влюбленность. Поверь, это было нечто гораздо большее. Пожилая дама, в которую я превратилась, с высоты прожитых лет может поклясться: мне уже не дано было никого любить так, как я любила Жана. Это был самый прекрасный роман моей жизни. Страстный. Незабываемый.

Надеюсь, моя память угаснет на воспоминании о нем.

35

За бокалом шампанского, неизвестно каким по счету, Джулию одолевают сомнения.

«Во что я ввязалась? И ради чего? Чтобы не потерять лицо перед Феликсом! Правда, надо признать, что с ним я чувствую себя другой. Словно он видит меня такой, какая я на самом деле, – думает она. – Видит женщину, способную на большее, чем эта размеренная куцая привычная жизнь». И она не хочет его разочаровывать.

«К тому же танцы – мой конек!» – успокаивает себя Джулия. С Жаниной она прошла хорошую школу. Бабушка передала ей свое чувство ритма. Ну же, вперед! Всего несколько па на сцене, ничего выходящего из ряда вон. Надо всего лишь представить, что она в ночном клубе, забралась на динамик и виляет бедрами под музыку. Джулия безуспешно пытается вспомнить, когда в последний раз была на дискотеке.

Она выпрямляется в кресле и смотрит в зеркало. Круги под глазами, прилизанные волосы и чересчур пухлые щеки. Реальность слишком жестока! Она сутулится и кусает губы. Феликс и его друзья живо обсуждают ее наряд. Здесь слишком много блесток, это слишком скромно, то недостаточно ярко… У Джулии голова идет кругом. Она уже готова сдаться, когда Феликс накидывает ей на плечи кружевной костюм и торжествующе кричит:

– Кое-что есть!

Жозефина и русалка хлопают в ладоши.

Сбитая с толку странным нагромождением воланов, Джулия мямлит, что это – сплошное недоразумение, ей лучше остаться здесь, и… Феликс поднимает бровь.

– Минуточку! Мне кажется, сестра Мария-Джулия хочет нам что-то сказать, – язвительно говорит он.

Смерив взглядом Феликса, Джулия берет кружева и уходит за ширму. Мучительно пытается разобраться, где в ее костюме верх, где низ. Под нетерпеливые и подбадривающие возгласы она натягивает комбинацию и надевает лодочки на каблуках. Когда Джулия выходит, артисты поднимают такой крик, что их слышно даже в зале.

– Дорогуша, да ты нас всех тут затмишь! – восклицает танцовщица в перьях и пудрит ей нос.

Джулия вновь смотрит в зеркало. Алые губы, огромные ресницы загнуты вверх, старательно нарисованная на скуле мушка – она словно оказалась в чужом теле. Русалка щипцами завивает ей пряди, а Феликс обвивает вокруг шеи боа.

– Ты великолепна…

Он восхищенно улыбается. В гримерку врывается месье Луаяль в желтом комбинезоне.

– Друзья, пора на сцену!

– Мы готовы! – отвечает Феликс.

– А музыка?

Джулию бьет дрожь, она уже не знает, смеяться или плакать. В голове – черная дыра. Веселая компания снова спорит, у каждого есть что предложить, но вдруг со сцены раздается голос месье Луаяля. У Феликса от волнения расширяются глаза, что пугает Джулию еще больше.

– Беги, это тебя объявляют! Мы решим с музыкой, что-нибудь найдем…

– Но… что же я должна делать?

Феликс берет ее за плечи и смотрит в глаза:

– Задать им жару!

Тем временем ведущий разогревает зал:

– Сегодня на этой сцене отважится выступить одна молодая танцовщица! Вы знаете, мы обожаем давать шанс новичкам. Иногда мы плачем, иногда смеемся, но никогда не жалеем, что пригласили их! Прошу встретить громом аплодисментов потрясающую, непредсказуемую…

Он поворачивается к кулисе:

– Имя! Мне нужно имя!.. Неутомимую, искрометную,