не превратилось в тонкую нить. Дабы унять вновь усилившуюся тревогу, я спросил проводника, что говорили ему отец и дед об этом месте, тем ли путем мы идем, и должен ли столь сильно сужаться просвет над нашими головами. Тот поглядел туда, куда я указал, и мрачно подтвердил: «Да, сянь, это дурное место. И Юаньлэй здесь сыграли с людьми злую шутку. Но вскоре мы минуем эту часть прохода и снова увидим небо…». Он ещё что-то говорил, но я не слышал окончания сказанного.

Сердце моё бешено забилось, пот выступил на висках и вскоре пропитал ткань путоу, а горло словно сдавило невидимой рукой, и казалось мне, что сами горы сходятся, готовые сжиматься до тех пор, покуда не раздавят нас своей громадой. Мне становилось всё хуже и хуже с каждым шагом. Заметивший это Сяодин поддержал меня род руку и шёпотом спросил, что со мной такое. Я кое-как объяснил ему, и он ответил, что ощущает нечто подобное, хоть и не с той же силой, что и я. А мне от его слов никак не становилось легче. Ноги наливались свинцом, а тревога перерастала в страх, над которым не властен разум. Наконец, я остановился, привалившись к серому камню горного прохода плечом, и пробормотал: «Дальше идти нельзя…».

Проводник и разведчики обернулись и с беспокойством взглянули на меня. Сяодин, продолжая меня придерживать, попросил позвать мастера Ванцзу. Никто не шелохнулся, лишь проводник переспросил:

— Дальше идти нельзя, почтенный сянь? Почему же?..

— Они не дадут нам пройти… — прошептал я, тщетно стараясь выровнять дыхание.

В этот момент послышался грохот, а потом звук осыпающихся камней. Все мы обратили взоры в ту сторону, откуда, казалось, он доносился. Когда всё стихло, Сяодин повторил просьбу привести нашего начальника, а сам, убедившись, что я не упаду без него, позвал с собой одного разведчика, дабы выяснить, что произошло, и пошёл вперед. Второй поспешил выполнить его указание относительно мастера Ванцзу. Со мной остался лишь проводник. И, не успел я его спросить о том, что он не договаривает, как явился мой старший товарищ. Верно, ему одного взгляда на меня хватило, дабы всё понять, и спросил он лишь о Сяодине. Объяснять мне ничего не пришлось, ибо тот через пару мгновений явился сам в сопровождении разведчика и с озабоченным видом сообщил, что произошёл небольшой обвал, но…Так и не завершив своей мысли, он взглянул на меня.

То же самое сделал и мастер Ванцзу. Тогда уж мне пришлось ему обо всём рассказать, как на духу — и о странной тени, и о моих предчувствиях. Он и сам выглядел так, словно в объяснениях не нуждался, ибо, пускай и держался куда лучше, чем я, но ощущал ровно то же самое.

«Выходит, — проговорил он, — духи павших не приняли наше подношение. Скверно. Очень скверно».

Он обменялся многозначительным взглядом с проводником, и тот сказал, что, раз это всё ж произошло, надобно посоветоваться с командиром. Когда он умолк, Сяодин нерешительно сказал, что впереди, где обвалились камни, места уже достаточно, и можно расположиться там, дабы обговорить, что делать дальше. Мастер Ванцзу кивнул. Вдвоём они, к моему великому стыду, помогли мне добраться до того места. Лишь там мне немного полегчало, и я, подстелив себе плащ, сел на плоский камень.

Через некоторое время пришли туда и все остальные, и все, кто имел право голоса, стали держать совет. Я слушал их рассеянно, в ушах стал нарастать какой-то непонятный гул и мешал мне сосредоточиться. И я был рад тому, что Сяодин, покружив вокруг совещавшихся, подошёл, в конце концов, ко мне и сел рядом. Его присутствие принесло мне какое-никакое облегчение. Я спросил, о чём говорят, но он покачал головой, с досадой признав, что ничего не разумеет. А потом, покинув круг, к нам подошёл проводник, и тот же вопрос мы задали уже ему. Помолчав, он вздохнул, сел на соседний камень и проговорил: «Как же молился и надеялся я, что такого не будет». В ответ на наши вопросительные взгляды он, наконец, поведал нам легенду о Воющем ущелье.

Ещё со времен Хуандигоу пошли слухи о том, что место это стало пристанищем полчищ призраков тех, кто погиб здесь. А происходило это уже в древности, и погибель свою в этом месте находили и мирные путники, и воины, и те, кого застигло сражение, и те, кто случайно сорвался с высоты иль стал добычей диких зверей, а позже — гуев, в которых превратились подобные несчастные. И никто уже не скажет, что послужило первопричиной, да только век от века число их множилось и множилось. Даже днём проход по ущелью стал небезопасен, и духи, полные отчаянья и гнева, давали знать о своем недовольстве десятками способов — туманами, видениями, беспричинным страхом, холодящим сердце и сжимающим горло, едва заметными касаниями, камнепадами и прочими вещами, но ужаснее всего прочего были внезапно налетающие порывы ветра, сопровождаемые диким, леденящим кровь, воем. Так ущелье и получило своё наименованье.

И говорят, будто император Хуан Цзилин, посылая посольство в Индрайю, вот так же направил с ним одного неприметного, но могущественного мага и служителя храма Лэй-ди, который знал многие практики и магические секреты, и умел общаться с любыми духами. Когда командир отряда вот так же пожелал попытать удачу и сократить путь, тот даос его отговаривал, но переубедить не смог. Самоуверенный военачальник даже не дал времени для проведения всех необходимых ритуалов, и лишь после того, как несколько человек из числа его подчиненных погибли, он сам попросил умилостивить духов. Маг долго-долго воскуривал благовония, что-то сжигал и бормотал, а потом объявил, что необходимо принести кровавую жертву. Пришлось убить одно из вьючных животных и окропить его кровью камни. Лишь после этого удалось пройти, и больше никто не погиб.

Когда император спросил того мага, есть ли способ очистить ущелье от духов или смирить их гнев, тот ответил, что для прохода довольно и обильного жертвоприношения — духи нуждаются в пище и напитках, а ещё в крови, и иногда могут желать чего-то ещё. А вот подарить им покой — едва ль возможно, ибо для того надобно, ежли и не предать достойному погребению их останки, а это было б лучше всего, так хотя б узнать имя каждого, кто нашёл там свою погибель, и провести заупокойные обряды для каждого из них