Ну что ж, все так и сделали: позвонили, задали вопрос и убедились в том, что родственниками Ольга Капустина (она же Ольга Руис-Прадо) Борис Анатольевич Капустин по определению быть не может. Фамилию эту взял себе покойный родитель Бориса Анатольевича, да и геологов у них в роду никогда не было.

Подмена была очевидна, хотя Борис Анатольевич никак не хотел отступать. «Какую перспективу, какие возможности видел он для себя, обретя такую родственницу! И все прахом!» Он не сразу сдался: звонил неоднократно, пытался убедить Ольгу «обговорить ситуацию», ссылаясь то на возможные ошибки делопроизводства, то на какие-то неизвестные ему семейные тайны, не переставая при этом проклинать про себя своего принципиального тестя и собственную неосмотрительность. Увы! Семен Львович, напротив, своим вмешательством был доволен, взгляда от бушевавшего зятя не отводил, хотя на что там было смотреть? Разоблачив бессовестного комбинатора, он выполнил свой гражданский долг, правда восторжествовала. А когда кипевший неиссякаемым негодованием Капустин не мог удержаться от ядовитых замечаний в его адрес, Семен Львович просто отключил верно служивший ему слуховой аппарат. Зачем скандалить по-пустому, нагнетать обстановку? И здоровье, и мир в семье следовало беречь.

* * *

У Ольги словно что-то онемело внутри. Да этих звонков ей казалось, что наклонив голову, она упорно шла вперед. Шла к дому, где ее ждут, шла, не останавливаясь, невзирая на ветер и непогоду, натянув капюшон и наглухо застегнувшись, но внезапный порыв шквального ветра сбил ее с ног, сорвал капюшон, обжег ледяным колючим холодом, и у нее больше нет ни сил, ни опоры, чтобы подняться и продолжить путь. А дом растаял в снежном тумане, как мираж в мертвой пустыне.

Поиски оказались безрезультатными. Конечно, с самого начала она, по-швейцарски приученная с детских лет руководствоваться во всех своих поступках здравым смыслом и умением реально смотреть на вещи, готовила себя к любому исходу. Но надежда – которая умирает последней– надежда найти родных только крепла в круговерти месяцами длившихся переписки, ожидания, оформления бесчисленных бумаг. И вот теперь ожидание завершилось, надежда рухнула, да еще при таких пошлых и мелких обстоятельствах…

…Знай Софья Дмитриевна всю эту историю, она бы больше всего удивилась тому, как ее Кате удалось распознать фальшивку и не дать себя обмануть – или «кинуть», как теперь принято выражаться. Ее Катя, которую уже столько лет нагло обманывает это ничтожество Вадим, не только родила от него Колю (которого Софья Дмитриевна обожала), но и верит ему, ждет того часа, когда он разведется и навсегда переедет к ним (даже в страшном сне Софья Дмитриевна не допускала такой возможности).

Ольга пыталась держать себе в руках и скрывать от своих гостеприимных хозяев то состояние мучительной опустошенности, в которое она погрузилась после окончательного крушения своих надежд. Она как-то поскучнела, потускнела и засобиралась назад в Женеву, не сразу поддавшись на уговоры подруги задержаться в Москве.

Честно говоря, ей и самой не хотелось возвращаться так рано, объясняться, выслушивать сочувственные комментарии Режин и иронические – Джеймса. Он не скажет прямо – «я же говорил, я предупреждал», – но всем своим видом, легкой усмешкой очень выразительно продемонстрирует, насколько он был прав и насколько она была неосмотрительна, то есть попросту глупа.

Режин другое дело, она посочувствует искренне, хотя не сама ли так любит повторять, что «лучше быть предметом зависти, чем сострадания»? Вообще-то говоря, предлагается странный выбор, разве только выбираешь меньшее из двух зол? Честно говоря, Ольга чувствовала себя неловко, когда ей завидовали. Завидующий человек чем-то обделен и глубоко этим обижен, его терзает собственная несостоятельность, даже ущербность, по-хорошему ему посочувствовать надо, пожалеть беднягу, но тогда получается, что ты его обижаешь? Что-то не сходится в этой мудрости о ненужности сострадания.

Ольга поморщилась, вспомнив, как презрительно улыбался Джеймс, когда речь заходила о помощи, о сочувствии, называя их «попечительской деятельностью», которая, по его мнению, унизительна для опекаемого. Ну, его в общем-то понять можно: в шесть лет родители в интернат определили, при отсутствии «попечительской деятельности» учился защищаться сам. Впрочем, не о нем речь.

Сама виновата в сложившейся ситуации. Зря она тогда в кафетерии не сдержалась, разоткровенничалась, можно было и промолчать. Покойная Пилар была сдержана, другим сочувствовала, но сама старалась не открываться, и дочь пыталась предостеречь от любопытства окружающих, а вернее – уберечь от той боли, которую это любопытство может причинить. Недаром она часто вспоминала знаменитые тютчевские строчки «Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои». Ох уж эти классики – все-то они знали, все то они предугадывали…. Ольга казнила себя за несдержанность, за неумение «держать дистанцию», старалась еще глубже запрятать переживаемые чувства, нарастить надежный и непроницаемый защитный панцирь, отгородиться от внешнего мира.

Но от Кати отгораживаться не хотелось. С ней все было по-другому. Ее искреннее и живое участие в судьбе подруги, ее честность и доброжелательность помогали Ольге справиться с охватившем ее отчаянием. Какая уж тут дистанция… Катя словно протянула руку барахтающейся в омуте Ольге, помогла ей выбраться на берег, обогрела и обсушила, и как ни в чем не бывало продолжала жить дальше, отмахнувшись от пафосных повторных разбирательств и благодарностей спасенной. Дело житейское – чего уж там… Катя старалась не оставлять подругу одну, а на время своего отсутствия всячески нагружала Ольгу разными поручениями: то надо было подменить Софью Дмитриевну и забрать из школы Колю, то срочно требовалось отредактировать технический перевод, а Катя не успевала в срок, то никак не получалось выбрать обои для ремонта и Ольгина помощь в поисках по интернету была совершенно необходима.

Неделя пролетела незаметно. – Завтра среда – напомнила Катя, собирая на стол. – Оля, помнишь, что я тебе про ярмарку в Измайлово говорила? По средам и выбор побольше, и цены подешевле. Мам, ты с Колей посидишь?

Софья Дмитриевна обиженно молчала. Вот как раз завтра она собиралась опробовать один совершенно потрясающий рецепт! Ей никак не удавалось поразить женевскую гостью рецептами французской кухни, или, по крайней мере, каким-нибудь экзотическим салатом. Ольга ела все, но явно предпочитала банальный винегрет, сырники и еще более банальный борщ со сметаной. Черный хлеб в тостере поджарит – и вперед! Даже добавки просит. Иностранка, что возьмешь, им чудить положено… Размышления Колиной бабушки были прерваны появлением внука.

– Коля, ты хорошо руки помыл? – Мальчик недовольно поморщился. «Ну что он маленький, что ли, чтобы такие вопросы задавать? Да еще при гостье!» Пряча улыбку, Ольга пододвинула ему стул и вопросительно взглянула на Катю.

– Думаешь, стоит съездить? Это не помешает твоим планам?

– Да не вопрос! – Катя решительно отобрала у сына томатный соус, которым он щедро поливал положенную ему в тарелку куриную ногу.

– Колян, сколько раз я тебе объясняла, что детям этот соус вреден!» И, не обращая внимания на обиженно засопевшего Колю, снова обратилась к Ольге – Тебе ведь надо купить подарки?