— Ну как, Александр Иванович, сильно изменилась ваша мастерская? — спросил Забродов.

Худощавый художник-реставратор, прикрывая нос ладонью от неприятного запаха, осмотрелся.

— Да, Илларион Константинович, не узнаю родного дома, — пожимая плечами, произнес художник-реставратор. — У меня создается такое впечатление, что подвальное помещение изрядно осело и съежилось…

Седовласый пенсионер посмотрел на собеседника, потом бросил взгляд на обгоревшие стены, мебель и полусгоревшие холсты и рамки…

— Ну, это всегда так кажется, когда помещение черного цвета, — сказал он. — Вам, художникам, это, наверное, лучше чем кому-либо известно.

— Оно понятно, Илларион Константинович, что чернота ужимает, — согласился Самусенков, — но тут как бы тебе точнее сказать…

Реставратор осторожно прошелся по мастерской и вдруг воскликнул:

— Точно! Загромождение барахлом…

— Ты хочешь сказать, Саша, что тут добавились лишние столы, картины и, как ты соизволил выразиться, барахло, то есть нечто, чего ранее не было в мастерской? — подойдя поближе к Самусенкову, уточнил Забродов.

Реставратор кивнул головой.

— Понятно… — задумчиво промычал себе под нос Забродов, все более убеждаясь в том, что опасения покойного Павловца были не напрасными.

Илларион Константинович хотел было задать еще парочку вопросов своему новому знакомому, как вдруг в сгоревшую мастерскую ворвался невысокого роста лысый мужчина. Следом за ним вошли двое крепких парней, в которых Илларион узнал дневных охранников, которые не пускали его на выставку Аташинго.

— Почему здесь посторонние?! — негодующе воскликнул лысый, потрясая кулаками в воздухе.

— Анатолий Алексеевич, это я, — робко произнес спутник Забродова, — Самусенков…

— Я вижу, что это вы, Самусенков, — раздраженно сказал заместитель директора музея. — Но кто это с вами в такой поздний час? И что он здесь делает?

Сконфуженный художник-реставратор замялся под напором начальника и грозными взглядами его мрачных «телохранителей».

— Это мой знакомый, — тихо произнес он, — Илларион Константинович Забродов.

— Меня не интересует имя-отчество этого человека, товарищ Самусенков, — заявил заместитель директора музея. — Вы прекрасно знаете, что на экскурсию сюда приводить не следует не только знакомых, но и родню.

— Да я… — замялся художник.

Неизвестно, чем бы закончился весь этот разговор, если бы инициативу в свои руки не взял седовласый отставной полковник, который вдруг рявкнул во весь хорошо поставленный командирский голос:

— А по какому праву, гражданин Белявский, вы позволяете себе орать на подчиненного? Более того, на каком основании вы повышаете голос в присутствии полковника Главного разведывательного управления?!

— Я не ору, товарищ полковник… — пошел на попятную чиновник, смахивая носовым платком выступившую на лысине испарину, — но тут, вы же понимаете, место преступления, и посторонним тут не положено быть…

— А кто посторонний? — ответил вопросом на вопрос Забродов. — Это я посторонний? У меня здесь друг сгорел в огне! Это что у вас тут творится!? Но мы разберемся! Завтра же вас вызовут на ковер в Главное управление!

Белявский не нашелся что ответить, а только растерянно захлопал ресницами.

— Я не знаю…

— А кто знает? — грозно спросил Илларион Константинович. — Как это произошло, гражданин Белявский?

Заместитель директора музея нервно передернул узкими покатыми плечами:

— Да вот, понимаете, Иван Павловец расстроился после известия о смерти Варенцова…

— Вашего директора?

Белявский мотнул лысой головой:

— Да… Выпил… А потом, по-видимому, в результате неосторожного обращения с огнем…

Седовласый пенсионер, грозно нахмурив брови, окинул взглядом растерянного Белявского, потом притихших и ничего не понимающих охранников. Он прекрасно знал, что Павловец завязал с горячительными напитками, более того, он и курил-то лишь раз в году, однако опытный и бывалый разведчик решил не раскрывать все свои козыри.

— Кто ведет следствие по делу об убийстве Ивана Павловца? — задал вопрос Забродов.

— А почему, товарищ полковник, вы считаете, что это убийство? — растерянно спросил лысый чиновник.

Илларион Константинович слегка откашлялся, понимая, что допустил оплошность, и тут же постарался исправить ошибку.

— Я ничего лишнего не считаю, товарищ Белявский, — уверенно сказал он, — это дело следственных органов выяснить, что же на самом деле произошло в вашем музее.

Анатолий Алексеевич угодливо кивнул:

— Разумеется…

— Так кто ведет следствие? — задал вопрос Забродов.

— Капитан Клюев.

Илларион Константинович достал из кармана куртки записную книжку и ручку.

— Из местного участка или из МУРа? — записывая фамилию следователя, спросил он.

Белявский пожал плечами:

— Не знаю.

— Ладно, это не проблема — разберемся, — пообещал пенсионер, потом внимательно осмотрелся, словно что-то потерял в выгоревшем помещении, но, так и не найдя ничего, положил в карман куртки записную книжку с аккуратно вложенной в нее ручкой и усталым голосом произнес: — Ладно, Анатолий Алексеевич, не прощаюсь, скоро увидимся.

— Как скажете…

— Вас подвезти или вы останетесь? — поинтересовался у притихшего художника Забродов.

Самусенков растерянно пожал плечами и посмотрел на начальника.

— Анатолий Алексеевич, я вам нужен сегодня? — спросил он у Белявского.

У чиновника были некоторые планы, связанные с Самусенковым, но после столь неожиданного разговора с Забродовым ему необходимо было собрать мысли и попытаться разобраться в том, что же произошло и, черт его побери, кто этот седовласый незнакомец…

— Нет, Александр Иванович, отдыхайте! На сегодня вы свободны, — вежливо ответил реставратору заместитель директора музея. — Жду вас завтра с утра!

Александр облегченно и радостно вздохнул:

— Спасибо! До свидания!

Анатолий Алексеевич болезненно выдавил улыбку:

— Всего хорошего!

— Спокойной ночи! — попрощался Забродов и, взмахнув рукой, вышел из реставраторской.

Худощавый художник-реставратор также не стал задерживаться в мастерской и последовал за пенсионером. Белявский провел взглядом полуночников и задумался, решая, что предпринять в создавшейся ситуации…

Поздний звонок не застал врасплох полковника Соловьева.