* * *

13 октября 1965 года, через две недели после того, как мы расстались, и за два дня до того, как мы вновь воссоединились, мы приехали в IBC Studios на Портленд-Плейс, чтобы закончить наш долгожданный дебютный альбом. Я думаю, что атмосфера была довольно холодной, но это лишь шло нам на пользу, поскольку мы собирались записать «My Generation». Пит написал песню шесть месяцев назад после того, как королева Елизавета велела ему убрать катафалк, припаркованный у его дома (да, у него был катафалк «Паккард»), потому что он напоминал Ее Величеству о покойном муже Ее Величества. Как раз из-за такого события он мог завестись на целую неделю. Да как она посмела?

Первое демо, которое он представил нам, было намного медленнее, больше в духе Бо Диддли с его ритмом «чинк-а-чинк-а-чинк». Мне это не понравилось. Кит Ламберт тоже не был уверен, но велел ему не останавливаться. Во второй демоверсии были ключевые изменения, а также вызов и реакция, но она все еще не была идеальной.

Затем мы добрались до студии IBC, и Кит просто переложил все это на рельсы своего безумного ритма, что дало нашей песне пинка под зад, в котором она так нуждалась. В этом была особенность Муна – он никогда не был барабанщиком-конформистом. Он никогда не репетировал. Он просто брал и делал. Было невозможно загнать его в строгий ритм «четыре четверти». Конечно, он мог играть так, но это убивало его. Источником его гениальности была абсолютная полнейшая анархия. Полный агрессии, он играл в своем неуловимом ритме. Я пытался поспевать за ним и запнулся на первой же строчке. На следующий раз я это исправил, но менеджер Кит подскочил и сказал: «Оставь как было. Мы используем это». В демоверсии у Пита было протяжное «fffff» в строчке «Why don’t you all ffffffffade away?» Но первоначально этот звук произносился без заикания, пока Кит не предложил нам оставить новый вариант: «Это заикание звучит по-блюзовому, мы остановимся на нем». И это сработало. Для меня это не было признаком слабости или просто оговоркой. Это была чистая агрессия, которую подгонял вперед заводной бит. Сдерживаемая, едва контролируемая ярость выплеснулась на винил с воплем: «Надеюсь, я умру прежде, чем состарюсь».

Почти все классные вещи в студии происходят по воле случая, и именно в такие моменты приходится полагаться на продюсера, который сможет отсеять эффективные находки от тех, что вряд ли сработают. Пит всегда ненавидел продакшн Кита. С технической стороны я понимаю, чем он не угодил Питу. Некоторые из миксов, которые сделал Кит Ламберт, были ужасны. В них всегда недоставало баса, что расстраивало Джона, но в те дни условия записи были трудными. В нашем распоряжении был лишь трехканальный рекордер – до появления восьми треков оставалось ждать еще три года, так что особого простора для экспериментов не было. Но Кит был невероятным авантюристом. В его характере было, образно говоря, внезапно снести только что возведенную стену и тут же заново ее отстроить. Мы записывали слой за слоем, повсюду вставляя вокальные гармонии, накладывая одну дорожку на другую, имея в арсенале только эти три дорожи. Это позволило нам добиться такого звучания бэк-вокала, словно у нас пело двенадцать человек. Риск состоял в том, что эти вещи нужно было миксовать во время записи, и после этого микс уже было не изменить. Добавишь слишком много эха, и трек навсегда останется таким.

Песне «My Generation» не требовалось ничего из этого. Нужно было лишь показать силу. Это была еще одна уличная песня, наподобие «Anyway, Anyhow, Anywhere», и, оставив дзен-утку в стороне, я, как и все ребята, был готов проявить в исполнении немного агрессии. Нам хотелось приказать всем заткнуться. Записав оставшуюся часть альбома, мы двинули домой.

Трек был выпущен в конце октября, а альбом вышел 3 декабря. Конец года предвещал быть замечательным, но это было не совсем так. Я все еще был врагом. Все говорили об уходе. Кит и Джон собирались пуститься в сольное плавание. Кит спросил Пола Маккартни, может ли он присоединиться к The Beatles. «У нас уже есть барабанщик», – ответил Пол. После этого он собирался присоединиться к The Animals, а потом к The Nashville Teens. Пит собирался присоединиться к супергруппе Paddy, Klaus & Gibson.

Юридические баталии ни к чему не привели. Кит и Крис поссорились с Шелом Талми. В течение пяти месяцев они то и дело бегали в Верховный суд, пытаясь разорвать контракт с Талми, и все это время мы не могли выпускать музыку. Учитывая, что в среднем группы существуют около полутора лет и что мы были гораздо беспокойнее, чем рядовая группа, наши пять месяцев казались целой жизнью.

Но мы просто продолжили выступать. Мы отыграли свое последнее шоу в общественном клубе на Голдхок-роуд 3 декабря 1965 года. Это место было родным с самого начала, поэтому то шоу считается поворотным моментом в нашей карьере. Той ночью мы оставили наши мод-корни. Конечно, ночка выдалась не особо приятная. Кому-то запомнился вышибала с большой палкой на конце цепи. Но в таких местах всегда есть вышибалы, и им не нужны большие палки на цепях, посколько они сами были размером со шкаф. Мне кажется, аудитория придавала этому гораздо больше значения, чем мы. Мы не бросили их – мы шли дальше, потому что не могли угодить всем. Я не переставал быть модом, потому что я никогда и не начинал быть модом. Я всегда был таким. Я никогда не любил униформу. Когда все были разодеты в модные тряпки, я носил кожаную куртку. А когда все стали щеголять в кожаных куртках, я переключился на замшевое пальто. Да, может, мы и были мод-группой – некоторое время одевались как моды и это помогало нам, – но мне не казалось, что мы должны отвечать чьим-то ожиданиям. Мне, да и Питу тоже, думалось, что к тому времени, как мы начали создавали собственную музыку, людей стали интересовать мы, а не то, во что мы одевались.

Поначалу мне нравилась субкультура модов. Мне нравились яркие костюмы, длинные пиджаки, эдвардианский стиль с очень жесткими воротниками и запонками. Это было эффектно, а мне нравилось одеваться эффектно. Я унаследовал это от отца. У него было две рубашки. Одна была его лучшей рубашкой, другая была рабочей. Он каждый день менял воротник, у него были манжеты, но не было рукавов. Но он выглядел эффектно. Мой папа всегда выглядел круто. Поэтому мне тоже нравилось выглядеть крутым.

Но потом все начали носить джинсы и спортивную одежду «Fred Perry», а затем в моду вошли парки. Это было чересчур. В этой штуке можно было заживо свариться. Я не хотел, чтобы люди решали, что мне носить. Поэтому я носил то, что хотелось, и жил так, как хотелось. Я больше не жил в фургоне. Я завоевывал мир. Какое-то время я ночевал в офисе, которым по совместительству являлась комната в квартире Кита Ламберта в Айвор-Корт, в начале улицы Глостер-Плейс.

Каждое утро на кухне какой-нибудь парень готовил кофе. Потом выходил Кит, оправдываясь, почему этот парень был здесь, и избавлялся от него. Я знал, что Кит был геем. Я знал, что ему нравятся молодые люди, но он ни разу не пытался приударить за мной. Ни разу. Возможно, я был не в его вкусе. Или, может быть, он знал, что это далеко не зайдет. В конце концов, я встречался с крестной дочерью его отца. Но потом, так или иначе, мы с Клео разошлись, и судьба свела меня с девушкой по имени Анна из Масуэлл-Хилл. Она жила со своей соседкой по квартире, Гиттой, поэтому я поселился с ними в Масуэлл-Хилл. Такой и была моя жизнь: дорога до концерта, выступление, возвращение в Масуэлл-Хилл.