он не мог заставить себя пойти на этот шаг, поскольку все еще был сильно влюблен в нее. На протяжении всего этого периода в его дневнике мы находим признаки нарастания боли и паралича. (Помимо всего прочего, он жалел, что мать находится рядом и все происходит на ее глазах.) Очевидно, его страдания и ситуация в целом достигли апогея в марте 1907 года.

Вечером 2 марта Макс вернулся в «Башню» после поездки в Москву:

Дома. Теперь 9 часов утра. Все спят. Я хожу по пустынной серой квартире, и мне кажется, что башня совсем опустела. Амори [прозвище Маргариты] нет – она спит в комнате Лидии. Мне обидно и больно, как ребенку, что меня не встретили, меня не ждали. Мне хотелось бы видеть только ее, говорить только с ней [Волошин 1991а: 263].

В течение следующих нескольких дней он медленно начал приходить в себя и принимать какие-то решения. 10 числа он посетил выставку картин знаменитого крымского художника-пейзажиста К. Ф. Богаевского:

Я не ожидал видеть так много народа. Это меня изумило и оглушило. Я почувствовал, что века прошли с тех пор, как я видел людей. Я был рассеян. Никого не узнавал, говорил невпопад. Потом немного пришел в себя. Возвращаясь, я принял несколько важных жизненных решений. Я решил, что я не должен связывать планов своей жизни с Амориными планами.

Он хотел уехать на лето в Коктебель, а потом, осенью, отправиться в Париж, а Маргарита могла либо поехать с ним, либо остаться: «…теперь мне надо еще несколько лет сосредоточенной и одинокой работы» [там же: 265].

Правильность этого решения подтвердилась на следующий вечер, когда страдания и неразбериха в этой уже полностью неблагополучной семье достигли своего апогея. «Я долго не мог заснуть от беспокойства и тоски, – писал Макс. – Выглядывал в коридор. У Амори – тьма. Лег. Опять зажигал лампу и читал, опять тушил. Вдруг Аморя пришла. “Я не смогла спать от беспокойства и хотела тебя видеть”. Ушла к Лидии. Я заснул». Через несколько часов Маргарита вновь пришла к Волошину и сказала, что они с Лидией поговорили, но Волошин был слишком сонным, чтобы толком ответить. Когда наутро он умывался, вошла Маргарита: «“Я хотела к тебе вчера прийти ночевать. Но Вячеславу было больно. Я не пошла”. Негодование мое подымается, – записывал Макс. – Мне трудно побороть его, даже сосредоточиваясь».

Это привело к стычке с Вячеславом, во время которой тот, согласно Волошину, сказал ему: «Если это тебя может успокоить: у меня нет слепой страсти к Маргарите. Только если будет неизбежно, она может стать моей. Даже страстного влечения недостаточно». Слова Вячеслава, похоже, не предназначались для того, чтобы надолго успокоить Волошина, но тот день они провели вчетвером в дружеской обстановке. Вечером, после чая:

…мы все у Амори на постели в комнате Вячеслава. Всеобщий мир и благоволение. “Я за каждый новый день борюсь”, – говорит Лидия. У всех такое же чувство. Все стремятся разъехаться, отдохнуть, успокоиться от этой нечеловечески напряженной атмосферы последних дней [там же: 265–266].

Этот домашний кружок развалился; перестав функционировать как община, он распался под натиском сильных и сложных личных эмоций. Тесное переплетение преобразующих отношений коммунитас с властными структурами жизни символистского кружка оказалось слишком опасным для выживания общины; принципиальное самопреобразование, с одной стороны, и патриархальная власть, с другой, зажали домашний круг, словно между шестеренками, и разорвали его на части, попутно причинив большой личный ущерб участникам. И ответственность за такой поворот событий лежала именно на Иванове, самом влиятельном человеке в этой общине, бывшем для нее и традиционной фигурой патриарха, и духовным вождем. Такой ход событий помогает нам понять, почему в комментариях, посвященных этому периоду, мемуаристы столь пристально фокусировались на фигурах лидеров как ответственных за гармонию в общине и почему они столь высоко ценили тех, кто выполнял свой долг по поддержанию гармонии[88]. Он также позволяет понять, почему в лидерах кружков столь ценились такие качества, как гуманность, чуткость и понимание чувств окружающих. Иванов не сумел проявить гуманность в обращении с теми, кто находился рядом с ним, и поэтому в кружке начался кризис, который, учитывая общественный и профессиональный характер деятельности кружка, имел последствия, далеко выходящие за рамки личных.

История романа с участием Лидии, Иванова и Маргариты продолжала развиваться в течение последующих месяцев. Той весной и летом Вячеслав и Лидия несколько раз навещали Маргариту в Царском Селе, где она жила со своей семьей. Но хотя Маргарита и была готова посвятить себя Иванову, после зимы 1906–1907 годов она навсегда перестала вызывать у него прежний интерес. Она поняла это, к своему огорчению, к концу лета 1907 года, когда нанесла визит в «Башню»: Лидия держалась по отношению к ней довольно враждебно, а Иванов был холоден. Волошин узнал о таком отношении к Маргарите, когда в сентябре она приехала к нему в гости в Коктебель. Вместе они отправились на прогулку по холмам: «Совсем померкло. Закат был чистый и холодный, точно восход. Пустынные долины были золотисточерны и дики. Она смотрела на меня снизу и прижималась лицом к колену моему и говорила: “Если бы мне только раз увидеть его…”» Ни Вячеслав, ни Лидия не пришли на вокзал, чтобы встретить ее; вместо этого они прислали встречать ее Веру, дочь Лидии. Вот что произошло, когда она появилась в «Башне»:

Он [Иванов] меня обнял и ввел в комнату. «Нам нужно решить, необходимы мы друг другу или нет». Лидия поцеловала меня с холодным, неприветливым лицом. <…> И он ко мне совсем по-иному относился – по-отечески. Говорил: «Хочешь, выпишем сюда твою маму или Макса». Мы говорили очень долго. Потом Лидия позвала его, и по голосу можно было понять, что она плачет. Она говорила: «Я больше не могу так жить»… Он успокаивал ее.

Волошин поддерживал голову Маргариты и смотрел в небо. «И чувствовал, что теперь все мое к Вячеславу кончено» [там же: 266–267]. В течение последующих нескольких месяцев его гнев усилился, возможно, отчасти потому, что, хотя Иванов и перестал интересоваться Маргаритой, стало очевидно, что брак Макса и Маргариты исчерпал себя. Ближе к концу сентября в гости в Коктебель приехала А. Р. Минцлова. Волошин цитирует в дневнике ее негодование по поводу Иванова: «“Он губит, ломает людей. <…> Никто не имеет права ломать и разрушать, делать опыты над людьми”. И еще она говорит: “Какой же это учитель жизни?” – и добавляет: “У него