ведь она хотела во что бы то ни стало удержать Григория Александровича, несмотря на то что он теперь сделался едва ли не хозяином целого гарема певиц и балерин!

— Здесь Андрей Алексеевич, — светски заметил Овчинников.

Степанов оглянулся. Битнев помахал ему. Коллега явно направлялся в буфет. Степанов заметил, что лицо Овчинникова на миг приняло озабоченное выражение. Но тотчас Григорий Александрович заговорил с воодушевлением:

— А вы с Андреем Алексеевичем — молодцы! Пионеры! Пора, пора нашим защитникам приобщаться к культуре!

Юный Николай зевнул. Маша невольно разглядывала платье Амалии. От этого платья и вправду нельзя было оторвать глаз!

Зазвучала увертюра. После исчезновения занавеса зрители увидели царство сказочного царя Берендея. Синева небес, совершенно натуральная, заставила всех собравшихся в зале громко зааплодировать. Да, декоратор поработал на славу! Костюмы тоже были прекрасны. Кокошники женщин блистали жемчугом и бирюзой. Сарафаны и косоворотки туго облегали мощные тела поселян. Степанов подумал, что в прошлый раз многого не заметил. Музыка показалась ему и знакомой, и незнакомой одновременно. Он даже стал различать довольно тонкие оттенки мелодий. Теперь он пристально следил и за движениями танцоров, и за взмахами дирижерской палочки. И ведь все это было связано: пение, танцы, декорации.

Глаза Маши сияли. Николай улыбался. Степанов быстро оглядел галерку, балконы, ложи, партер.

На сцене появилась Величаева. Зал замер. Впервые Величаева не дублировала Томскую, а солировала открыто. Степанов припомнил, что у нее невроз. Может быть, она не сможет петь? Словно что-то вдруг почувствовав, следователь быстро обернулся. Из-за бордюра первого яруса выглянули головы Грубера и Книгина. Медики мирно сидели рядом. Ага, значит, Грубер ничего не знает о предательстве своего помощника.

Величаева запела. Голос зазвучал сильно и легко. Грубер и Книгин переглянулись и вдруг разом поднялись и выбрались из зала. Степанов слушал. Да, Величаева пела лучше Томской. Можно было сказать, что она не настолько артистична, но Величаева делала в своем исполнении ставку не на артистизм, а на безукоризненное пение. Следователь невольно подумал о несправедливости театрального начальства: как могло оно столь долго скрывать такой талант, не давать этому таланту развернуться, позволяя лишь дублировать капризную, взбалмошную алкоголичку!

Появилась Молочкова. Степанов теперь понимал, что публика и вправду может составлять единое целое. Все в едином порыве следили за грациозными движениями балерины. Длинные ноги ее с легкостью взлетали чрезвычайно высоко. Могло показаться, будто она летит, вздымается из сугробов, неся весеннее тепло. Ее красный костюм полыхал ярким пламенем. Зрители уже не задавались вопросом, почему Весна не поет, а танцует. Все оценили молодость и талант балерины. И вдруг снова что-то будто толкнуло Степанова, заставило поднять голову. На галерке он увидел бледного молодого человека с видеокамерой. Следователю показалось, что молодой человек появился совсем недавно. Нельзя было не заметить выражения ужаса на его анемичном лице. Камера ходуном ходила в его дрожащих руках. Повернувшись, Степанов нечаянно задел локтем Николая. Сын быстро оглянулся и проследил взгляд юноши.

— Папка! В директорской ложе — труп! — громко прошептал Коля.

— Ш-ш! — невольно прошипел Степанов. — Молчи, молчи! — Он крепко сжал руку сына.

Но на директорскую ложу никто не обращал внимания. Звучала музыка, пел хор птиц, спутниц Весны. Остекленевшие глаза мертвеца уставились в зал, подбородок его покоился на бархате ограждения ложи. Парнишка с камерой исчез.

Труп внезапно покачнулся. Степанов подумал, что наверняка убийство произошло недавно. Он узнал убитого. Это был Антон, сын Томской!

— Пойдем, Коля! — скомандовал Степанов.

Василий Никитич и Николай заспешили к выходу. Маша досадливо покачала головой. В публике зашикали. Степанов и Николай пробрались к Андрею Алексеевичу Битневу. Тот с любопытством разглядывал в бинокль балерин. Степанов дернул его за рукав. Битнев оглянулся и сразу понял по выражению лица коллеги, что в театре произошло нечто из рада вон выходящее!

Сцена девятнадцатая

Фантастические идеи теснились в мозгу Антона. Он понимал, что невольно очутился в эпицентре водоворота страшных и таинственных интриг. В сравнении с этими интригами его собственные планы и действия могли показаться мелкими и ребяческими. Наверное, именно поэтому Антоном до сих пор не заинтересовалась ни милиция, ни те таинственные субъекты, которые всю эту кашу заварили. Да, кому-то было выгодно исчезновение певицы Томской, и вот его мать пропала! Возможно, хотели подставить его, но не вышло. Однако операция была разработана столь тщательно, имела столько степеней защиты, что неудача с Антоном никак не отразилась на ее исходе. Впрочем, наверное, это просто было случайное совпадение, то есть то, что Антон стрелял в мать как раз в тот вечер, когда она должна была исчезнуть. Его поведение было даже на руку таинственным исполнителям настоящего преступления. Теперь Антон начинал понимать, что певицу Томскую хотели выжить из театра, выжить любым способом, даже посредством убийства. Бесплодные загадки мучили Антона.

Но ведь кто-то должен был знать всю правду. Подумав, Антон решил, что таким человеком, наверное, является Михаил Михайлович Сафьянов, друг матери. Но был ли он в тот вечер в театре? Должно быть, все-таки сидел в ложе. А если даже и не был, все равно он должен знать. Ему, конечно же, доложили. И теперь Антону вовсе не обязательно идти в милицию, а надо направиться прямиком к премьеру, в его кабинет, в Кремль. Но как туда попасть?

Антон знал о существовании подземного хода, проложенного еще при Сталине, чтобы вождь всех времен и народов мог проходить в Большой, не искушая уличные толпы своим явлением. Однажды Антон и сам очутился в этом туннеле. В тот вечер в Кремле должен был состояться торжественный прием. Дед Антона, тогда директор Большого, сопровождал на прием лучших представителей труппы, и в их числе и мать Антона, молодую перспективную вокалистку. Прием готовился пышный, с участием иностранных делегаций.

Вдоль стен тоннеля мягко блестели лампы. Вороные авто медленно продвигались по широкому шоссе. Шины шуршали по асфальту. Кабели под лампами казались нескончаемыми, это зрелище завораживало Антона. По этим кабелям бежала секретная информация, оберегающая страну. Слышен был звук электричек метро, странный, пульсирующий, доносившийся издалека.

Тогда отец и мать еще были вместе. Отец, победитель всесоюзного конкурса вокалистов, бережно держал жену под руку. Ничто не предвещало несчастья.

Машины въехали в накопитель, где, вытянувшись, застыли солдаты, а серьезный милиционер проверял документы. Поднялись в зал, одни на лифте, другие — по лестнице с бордовым ковром. В огромном зале стояли накрытые столы. Множество присутствующих замерли в ожидании. Наконец вошли грузные пожилые люди. Тихий шепот смолк. Во главу стола провели усталого человека, он