— Что ты имеешь в виду, Миша?

— Ты сама прекрасно понимаешь, дорогая.

— Хорошо, папочка.

Почему-то Антон догадался, что Сафьянов никуда сейчас не поедет, а просто-напросто усядется вместе с Молочковой и Грушевой за столик в кухне.

Сцена двадцатая

Степанов посмотрел на мертвое лицо.

— Нет, это не Антон. Я обознался.

— Галлюцинации от усталости на работе, — неуклюже пошутил Битнев, который уже успел доложить о случившемся по мобильному Даниилу Евгеньевичу.

Николай, стоявший рядом с отцом, тоже всмотрелся в лицо погибшего. Оно было искажено предсмертными судорогами.

— Но это же Юрка, Юрка! — внезапно вскрикнул Коля.

— Какой еще Юрка? — раздраженно спросил Андрей Алексеевич.

— Товарищ моего сына, сокурсник, — ответил Степанов, побледнев.

Николай сбивчиво говорил, глотая слезы:

— Он за мной в театр увязался. На спор. Из чисто спортивного интереса. Пройду, мол, без билета и усядусь на любое свободное место. Вот и прошел.

Тут Степанов заметил в ложе круглый столик, на котором стояла бутылка минеральной воды, а рядом — тарелка с пирожными. Один из эклеров был надкушен.

— Что это? — спросил Степанов.

В ложу вбежали дрожащие женщины, администраторша и билетерша, та самая, которая якобы видела привидение.

— Это для Михаила Михайловича, — бормотала администраторша, — мы всегда ставим. Он любит эклеры и миндальные.

— Значит, Сафьянов должен был сидеть в этой ложе? — Степанов строго посмотрел на растерянную администраторшу.

— Да, но он не приехал. Может быть, позвать буфетчицу, которая пирожные отпускала?

Андрей Алексеевич наклонился низко к пирожным, едва не уткнувшись в тарелку носом:

— Эге! Миндалем пахнет. Похоже на синильную кислоту.

Степанов, отвернувшись, рассматривал зал и сцену. Оперное действо продолжалось. Он заметил Овчинникова и его Амалию, потом — довольную Машу. Никто в зале не подозревал о происшедшей трагедии. Никто не обращал внимания на директорскую ложу. Грушева пела партию Купавы.

Внезапно в ложу вошел Царедворский. Он уже обо всем знал.

— Надо немедленно убрать труп, — принялся распоряжаться он. — Это просто какой-то рок!

— Нет, ничего нельзя трогать до приезда следственной бригады, — осадил его Битнев.

Царедворский закивал, растерянно и покорно.

— Эх, Юрка, Юрка, — вздыхал Степанов. И, повернувшись к сыну, проговорил нравоучительно: — Никогда не бери того, что тебе не положено.

Спектакль так и не был прерван. В директорской ложе задернули занавески. Прибывшие криминалисты пробрались в ложу осторожно и передвигались пригнувшись. Нежная музыка Римского-Корсакова звучала раздражающе.

Публика так ничего и не заметила до самого окончания спектакля. Раздались финальные аплодисменты. Величаеву многократно вызывали. Степанову показалось, что она имеет больший успех, нежели Томская в прошлое его посещение Большого. Аплодировали и Молочковой и Грушевой. Последнюю принимали как восходящую звезду. Из мужчин-певцов больше всего аплодисментов снискал Тимошенков — Мизгирь.

Занавес пополз, закрывая от зрителей сцену. Некоторое время они еще продолжали хлопать. Степанов заметил растерянную Машу, озиравшуюся в поисках мужа и сына. Двинулся к выходу и Овчинников в сопровождении своей Амалии, ее платье продолжало вызывать неподдельный интерес у женщин. Степанов вышел из ложи в коридор и столкнулся нос к носу с Мизгирем — Тимошенковым. Степанов загородил вход в ложу.

— Ну как? — поинтересовался Тимошенков, еще не снявший театральный костюм. Он имел в виду, конечно, постановку оперы.

— Замечательно, — сухо похвалил следователь.

— А мне вот не понравилось, — возразил Тимошенков. — Томская пела лучше. А что Михал Михалыч думает? — Тимошенков попытался заглянуть в ложу, но это ему не удалось.

— По-моему, ему тоже понравилось. Потом спросите у него.

— А сейчас нельзя?

— Нельзя.

И вдруг появился Сафьянов в сопровождении своих приближенных. Премьер явно нервничал.

— Что же это? — обратился он к Степанову, а затем и к Даниилу Евгеньевичу, приехавшему вместе со следственной бригадой. — Сначала Томская, потом директор, а теперь вот и сын Томской.

— Это не сын Томской, — возразил Степанов.

— Как? — Лицо Сафьянова выразило удивление.

— Это не Антон Томский. Это студент, случайно проникший в ложу, сокурсник моего сына, — объяснил Степанов.

— Сокурсник сына, — повторил Сафьянов.

Степанов испугался. Пожалуй, он вполне мог превратиться из следователя в подозреваемого.

Знакомый охранник приблизился к Царедворскому и проинформировал:

— Артемий Ефимович, она опять ходит.

Мгновенно наступила тишина.

— Кто? — машинально спросил Царедворский.

— Да вот моя жена уже говорила следователю. Моя жена здесь билетершей работает. Томская ходит.

— Бред! — воскликнули все чуть не хором.

Компания двинулась за кулисы.

— Вон там, — охранник показал в гущу креплений декораций.

— Никого, — констатировал Царедворский.

— А вы что здесь делали? — строго обратился Сафьянов к охраннику.

— Шел свет выключить.

И тут свет внезапно погас, и все очутились почти в полной темноте. Степанов вытянул руку и задел чью-то щеку. Должно быть, это была щека Даниила Евгеньевича. Степанов услышал, как Даниил Евгеньевич чертыхнулся. Затем пальцы Степанова уткнулись во что-то металлическое. Наверное, в пистолет одного из охранников премьера.

Глаза растерянных людей различили слабое свечение. Это светились огоньки искусственного костра, в котором, по замыслу драматурга Островского и композитора Римского-Корсакова, погибала Снегурочка.

Степанов увидел еще одну руку, прямо перед его носом проплыл пистолет. Все невольно двинулись к искусственному свету костра. Театральный охранник и Битнев двигались по сцене, вытянув руки. Кажется, оба искали рубильник, но охранник знал, где тот находится, а Андрей Алексеевич — нет. Степанов разглядел силуэт Сафьянова, вальяжный и даже несколько грузноватый. Раздался чей-то громкий вздох. По авансцене пронеслась человеческая тень, прыгнула в искусственный костер и исчезла. В тот же миг прозвучал выстрел и в ответ — отчаянный вопль.

Зажегся свет. У рубильника застыл театральный охранник. Битнев упал на доски сцены.

— Она там! — крикнул Даниил Евгеньевич, указывая на качнувшийся занавес.

Степанов кинулся к занавесу вслед за ним. Рослый охранник Сафьянова приостановился, вскинув оружие.

— Помогите раненому! — крикнул Сафьянов.

Степанов и Даниил Евгеньевич забежали за занавес. Там обнаружилась дверца, которую они поспешно распахнули. Оба разом шагнули на узкую площадку. Крутая металлическая лестница вела вниз. Лампы светили тускло. Сафьянов, наклонившись, разглядел мелькнувший подол яркого платья. Сарафана Снегурочки?

Раздался новый щелчок. Лестница погрузилась в темноту. Несомненно, свет выключило преследуемое существо. Оно отлично ориентировалось в театре.

Чей-то голос проговорил над ухом Степанова:

— Вася, у тебя оружие есть?

— Нет. Я же пришел просто оперу послушать.

— У меня тоже нет, — прошептал Даниил Евгеньевич.

— Тише! — Степанов сжал руку начальника.

В темноте кто-то крался. Степанов наконец нащупал выключатель и зажег свет. Он и Даниил Евгеньевич невольно зажмурились. Но Степанов сразу же открыл глаза и увидел женскую фигуру в сарафане Снегурочки,