лицо, простоватое на вид. Представил щербины оспы на щеках, чуть оттопыренные уши, толстые косы, медные на солнечном свету. Потом Адам представил её голос. Могучий, пробивающий до мурашек. Потом пошло занятие сложнее: представить то, что внутри Нели. Не кишки и органы, но внутренний мир.

Адам сморщился. Только сейчас он понял, что все его знания не глубоки. Он знал Нелю по словам местных жителей и картам, которые тётушка заботливо раскинула накануне поездки. Но ведь была Неля и другая. Настоящая. Несравненный оригинал, в сравнении с которым слухи и предсказания — это уродливые оттески, отраженные в кривом зеркале.

Связь, уже начавшаяся формироваться, дрогнула. Появились вопросы.

«Почему я вообще так унижаюсь ради неё?»

Вариант с неземной красотой отпадал сразу же. Да и внешность вообще была маятником ненадежным. Красота, мужская или женская, имела обыкновение годами увядать. Здесь, вдалеке от столицы и вольготной жизни, время текло в два, а то и три раза быстрее. Кожа быстрее покрывалась морщинами, сильно грубела, наливалась бронзой крестьянского загара.

Требовалось копнуть глубже.

Адам скривился. Чашка в его пальцах задрожала.

Ответ, на самом деле, был и Адам его прекрасно знал. Он знал его ещё с того момента, когда косой солнечный луч только-только пронесся по волосам Нели в их первую встречу.

И знание это звалось просто и глуповато, однако совершенно реально — любовь с первого взгляда. О таком писали в книгах, пели в песнях и спорили за столом в доме тётушки, попивая травяной чай.

Адам практически не знал Нели, но был уверен — он её любит. Действительно любит.

Она вдовой неплохо жила одна. Значит, Адам любит её за сообразительность.

Она зарабатывала тем, что помогала людям знаниями без единой капли колдовства. Значит, Адам любит её за широкую душу и любознательность.

Она отзывалась об убитой козе так, будто та была реальным человеком. Значит, Адам любит её за сострадание.

В пальцах приятно закололо. Адам снова закрутил чашку в руках, упрямо думая о других особенностях чужого характера, достойных его любви. Выходило сложно. Адам любил всё, но не мог сконцентрироваться на чём-то одном. Не хватало чёткости. Все это как бы расплывалось в его сознании, дробилось на маленькие части.

Хозяйственность, доброта (она ведь не потравила большую часть местных жителей, имея такую возможность), упорный и упрямый нрав. Это даже звучало прекрасно.

— А ещё мне кажется, что она единственная здесь верит.

И он открыл глаза, отложил чашку и посмотрел на пирожки. Подарок одной деревенской семьи успел остыть.

Неля практически не пропускала служб. И, с одной стороны, это не было подвигом. Но, с другой, у неё было полно и других дел. Адам не злился и не обижался на прихожан, не способных каждые утро и вечер посещать храм. Это не было удивительно. Приятней и безопасней молиться дома, особенно после того, когда все дела с домашним хозяйством решены.

Но Неля была почти всегда. И она, быть может, при прошлом священнике особенно долго стояла перед иконами, шепча свои молитвы.

Эти мысли взывали горький смех. Адаму даже показалось, что одним своим присутствием он разрушил нечто невероятно важное. Тяжело вздохнув, Лоуренс откусил кусок пирожка. На языке тут же расцвел приятный мясной вкус, дополненный луком и…. Кусок встал посреди глотки. Челюсть замерла.

«А какое сегодня число?» — Вдруг подумал Адам, почти вскочив с места. Память запоздало ответила — то самое. Время, когда каждый уважающий себя верующий ограничивает себя в еде, алкоголе и плотских удовольствиях. Будучи инквизитором, Адам практически не следовал календарю. Как «карательная длань Божья», инквизиция придерживалась только больших, великих постов. В остальные же дни им разрешалось есть, что вздумается, ибо «одним добрым нравом при тщедушном теле колдовского зла не искоренить».

«Но я теперь не инквизитор. И та семейка тоже никакого отношения к инквизиции не имеет»

Медленно Адам пожевал пирог ещё несколько раз. Всё то же мясо со специями, жареным луком и ещё чем-то в толстом, вкусном тесте. Масло мгновенно покрыло губы.

Черт, вкусно.

Адам облизнулся и снова посмотрел на пирожок. Он вдруг подумал, что это угощение может быть хитрой проверкой. Что если его угостили для того, чтобы выявить пороки и использовать для себя? Адам опять посмотрел в окно. За стеклом никто не стоял.

В памяти тут же всплыли лица щедрых дарителей. Круглые, румяные, упитанные. А ещё не особо умные. Наверное, в простодушии своём, они действительно хотели показать себя с хорошей стороны, принеся Отче угощения, но не более.

«И Неля не притронулась к еде из-за поста, а не из страха»

Мысленно Адам надеялся на такой исход событий.

«Если она попытается обо мне рассказать людям, ей вряд ли поверят. Но если она промолчит, значит, я ей все же нравлюсь»

Адам посмотрел на чашку перед собой. Все те же чаинки красовались на дне и стенке, образовывая неясную фигуру. Адам вздохнул и начал вертеть чашку перед глазами. Бывший инквизитор не верил, что от его действий будет польза, но неожиданно картинка изменилась. То, что казалось горой или медведем, превратилось в косяк птиц, летящий куда-то прочь. Сердце тревожно забилось. Не нужно было гением, чтобы понять — Неля стремилась исчезнуть из его жизни.

Но в то же время Адам лелеял надежду, что не все потеряно. Птицам свойственно возвращаться в родные страны. Или это можно было считать знаком, что скоро будут вести? Птицы у разных предсказателей трактовались по-разному.

"Вот смеха будет, если она улизнет, пока я здесь сижу"

И Адам откусил ещё кусок пирога, поглядывая в окно, где уже сгущались сумерки.

Ночь прошла на удивление легко. Время шло, но на пороге так никого не оказалось. Адам чутко следил в окно. Никакой процессии с зажженными факелами, громкими возгласами и настойчивыми призывами спалить чертового колдуна не было. Ближе к утру Лоуренса сморил сон.

Когда раздался стук в дверь, Адам не знал и не помнил — какой стоял час. После пробуждения в глазах все плыло, а в уголках глаз стояли неприятные комки.

— Отче! Отче!

Дверь не прыгала на петлях, но голос посетителя звучал взволнованно.

«Неужели что-то случилось?»

Адам зевнул, протёр лицо ладонями и медленно встал с кровати. Лишь потом он вспомнил — дверь он не запер. Не смог этого сделать из-за невидимой стены.

— Открыто!

Гость будто ждал такого ответа. В ту же секунду ручка закрутилась, доски на пороге затрещали и дверь открылась. В свете уже вставшего осеннего солнца стоял староста поселения.

Солнце очерчивало его плечи, золотило редкий пушок на