Она редко рассказывала мне о своих мальчиках, да я в общем-то и не спрашивала. Иногда мы могли обменяться мнениями о том или ином из ее ухажеров, но дальше этого, как правило, не заходило. Мужское внимание давно стало для нее чем-то само собой разумеющимся, и ее короткие односерийные романы никогда не были темами наших разговоров. Наоборот, на те редкие несколько недель, что мы встречались на летних каникулах, она будто опять делалась ребенком. Там, за воротами бабушкиного дома ее всегда стерегла ее взрослая жизнь, но здесь, в нашей с ней комнате я чувствовала, что она принадлежала только мне. Поэтому ее желание говорить об Антоне меня удивило.

– Это интересно тебе, а значит – ты можешь рассказывать мне все, что захочешь, – ответила я.

– Вот и чудесно. Угадай, он поцеловал меня?

– Да, – ни секунды не раздумывая, ответила я.

– А вот и не угадала!

Она сказала это весело, празднично и даже подпрыгнула на кровати. Я ровным счетом не понимала ни того, чему она радуется, ни того, почему этот скорый на поцелуи мальчик медлил в этот раз.

– Может он не умеет целоваться? – съехидничала я.

– А может это настоящее чувство!? – громким восторженным шепотом сказала Элен. – Я так счастлива, Кэт! Он, кажется, влюблен в меня по уши. Ну разве это не мило – влюбиться и бояться?

– Я как-то об этом не подумала, – еле слышно ответила я.

Элен положила голову мне на плечо. Я почувствовала едва уловимый запах дыма от ее волос, и в голове возник образ пламени той свечи, которой она горела для него весь день. Я погрузилась в свои мысли.

Как ни крути, в любовных делах Элен понимала куда больше меня. Она должно быть права – здесь кроется настоящее чувство. Было удивительно, как она радовалась тому, что любая другая девушка сочла бы за любовную неудачу и впала в уныние. Она, как бедный художник, изрисовавший все холсты, которые смог купить, когда еще его искусство было кому-то нужно, теперь соскабливала краску с живописных пейзажей своих любовных историй и радовалась тому, что под ними начинала проступать серая ткань.

– Где вы были сегодня? – прервала я наконец молчание.

– Мы ездили к пруду.

– Купались?

– Нет, он не захотел, – ответила Элен, и я услышала, как она начала сонливо растягивать слова.

Она подняла голые ноги с пола и положила их на кровать, а ее голова опустилась мне на колени. В гуще ее шелковых волос я нащупала несколько острых шпилек и начала выдергивать их одну за другой. Черная масса стала расти и расползаться в разные стороны, пока не накрыла мои колени. Я окунала руки в воды ее гладких волос, а они убегали сквозь мои пальцы и падали на пол. Элен притихла и закрыла глаза. По ее коже пошла мелкая рябь мурашек, и, спустя несколько минут, она шумно задышала.

Я уложила ее в постель и легла рядом. Вечер незаметно сменила ясная ночь. В переулке перед домом кто-то починил фонарь, и тот на радостях светил, как дурак, в самые окна. После многих часов сна даже одна мысль о том, чтобы заснуть казалась невозможной. Я заложила руки за голову и стала вглядываться в темноту, изучая наряды Элен. С гардины над моей головой свисали два платья. Одно из них своей рюмочной формой напоминало старую бабушкину фруктницу, другое же больше походило на медный колокол. Трудно было представить Элен в этом простоватом платье.

– “А вот мне бы оно пошло, – подумала я. – Попрошу завтра померить.”

Я посмотрела на спящую Элен. Она лежала на спине и не двигалась. Ее дыхание было настолько тихим, что мне пришлось затаить свое, чтобы услышать его. Было видно, как струйка воздуха чуть раздувала две ее крошечные ноздри и поднимала грудь, затем упиралась в живот так, что на поверхность одеяла всплывал круглый островок, и наконец возвращалась обратно. Ни один мускул на ее лице не двигался. Оно было белым и прекрасным, как равнодушная фарфоровая маска. Неожиданно она сморщила закрытые веки и шумно вытолкнула воздух из груди.

– “Этот идиот-фонарь светит ей прямо в глаза,”– догадалась я.

Я приподнялась в кровати и, отодвинув в сторону платья, потянула за край ночной шторы, чтобы закрыть ее. В окне дома напротив, на том самом месте, где вчера сидела воображаемая мной невеста, я увидела стройную мужскую фигуру. Я замерла и стала вглядываться. Фонарь так бил по глазам, что разглядеть что-либо было трудно, зато я была видна, как на витрине.

– Катя! – вдруг громким шепотом раздалось в тишине.

Я прислушалась.

– Ка-тя! – опять повторил голос.

– Что? – спросила я в темноту.

– Почему ты не спишь?

– А тебе-то какое дело? – громко ответила я и добавила: – Антон!

– Я тоже не сплю, не хочется.

– И мне не хочется, – эхом отозвалась я и высунулась из окна по пояс. – Что делаешь?

–Смотрю на луну. Она сегодня необыкновенно большая.

Он говорил, и колокольчики в его голосе начинали опять звенеть.

– Где?

– Вон! Над вашим домом!

– Не вижу!

Я вертела головой, но луны мне не было видно.

– Не вижу, из окна ничего не видно, – снова капризно повторила я.

– Значит – спрыгивай в сад!

– Ты что? С ума сошел? – ответила я и спряталась за занавеску.

– Спрыгивай, там у тебя не высоко!

– Отстань! Не стану я прыгать!

– Аха, боишься?! – воскликнул Антон.

– Я ничего не боюсь! Слышишь! – крикнула я ему и обернулась, чтобы проверить не разбудила ли Элен.

Она спала крепко и от моих слов только поморщилась и перевернулась на бок. Я выждала пару минут и снова высунулась в окно. Антона нигде не было. Я еще раз пристально посмотрела на его дом и уже собиралась вернуться в свою постель, как услышала шорохи в саду.

Калитка, ведущая в сад, была открыта. Сквозь высокие заросли смородиновых кустов, пригнув голову, пробирался Антон. Я застыла и вытаращила на него глаза.

– Иди ко мне, – прошептал он, когда добрался до моего окна.

– Ты что, совсем спятил?

– Давай на трусь!

– Не трушу я вовсе! Если проснется бабушка, она подумает, что ты вор!

– Я и есть вор, и я собираюсь тебя украсть, – ответил он и, дотянувшись до моей руки, сжал ее сильно, как тогда, на водонапорной башне.

Мгновенно приятная дрожь пробежала по моим членам, и на языке возник вкус горького шоколада. Мои ноги сделались ватными и руки сами потянулись к его русой голове. Я потрогала волосы на его макушке, затем лоб и теплые щеки, и, когда моя рука опустилась к его губам, он оставил в ее открытой ладони два влажных поцелуя.

Какой понятной в ту лунную ночь явилась мне истина. Любовь, как музыка или танец, живет в моменте, и нельзя сделать ее своей, нельзя приказать ей прийти или покинуть тебя, ее можно только прожить, прочувствовать. Глупо время, что она звучит для тебя, тратить на сомнения и ревностные подозрения – просто слушай, слушай и танцуй.