Таким образом, анализ феномена внутривременности предстает в новом свете. Всякий феномен раскрывается в своей действительной новизне в той мере, в какой описание, под которым он может предвидеться и ожидаться, не исчерпывает его определений в момент его явления. В то же время это утверждение вовсе не упраздняет возможность предвосхищения некоторых феноменов — тех, которые мы назвали «внутримировыми фактами». Время является условием явления этих фактов в двойном регистре предсказуемости и непредсказуемости. Нет никакого противоречия между гераклитовским «тезисом», согласно которому солнце каждый день новое, и тем, что мы способны предвидеть его ход. Здесь мы впервые получаем возможность соответствовать требованию, которое, как это вполне справедливо подчеркивал Бергсон, не было понято метафизикой времени: требованию придать времени подлинно новаторский характер. Однако, показав возможность подлинной новизны времени, следует еще провести различение между несколькими способами ее явленности или между различными типами новизны, которые соответствуют стольким же видам изменения и возможного опыта этих изменений.

Хотя в одном отношении внутримировой факт ожидаем, он в другом отношении остается несводимым к нашим ожиданиям. Сколь бы предвидимым он ни был, он оказывается абсолютно небывалым в момент своего совершения. Но «небывалый» не означает здесь «неслыханный», а удивление не является следствием обманутого ожидания. Есть удивление, которое не угасает с наступлением факта, — ретроспективное удивление, сопровождающее решающие события и в некотором смысле непреходящее. Даже проходя, они нас обгоняют. В самом деле, событие становится тем событием, каким оно было, только после того, как постепенно введет в приключение того, с кем оно случилось, начаток преображения, в силу которого это приключение никогда больше не будет тем же самым. В отличие от факта, даже неожиданного, событие не просто идет вразрез со сложившимися ожиданиями, но влечет за собой кризис всего горизонта наших ожиданий, делающего наш мир привычным и обитаемым. Событие колеблет наши устои в повседневном мире, поражая возможное в самом его корне. Оно не просто модифицирует некоторые возможности, но перестраивает все поле возможного для того, с кем оно происходит. При этом под ударом события колеблются не только возможности, которые предвидит и ожидает Пришествующий, но также и те возможности, посредством которых он проектирует мир и самого себя в мире, которые структурируют его собственное приключение как постоянный проект самого себя. Следовательно, событие затрагивает и переворачивает не только его миропонимание, но и способ, каким он понимает самого себя, в своей единственности. Эта реконфигурация всех возможностей Пришествующего происходит не тотчас, а открывается как таковая только в учреждающей отсрочке. Даже наиболее захватывающие в момент своего совершения события обретают событийный характер только ретроспективно, в той мере, в какой они потрясают наши возможности, делают тщетными наши планы, преображают мир. Событие не есть, оно им будет как ставшее. Время события есть предшествующее будущее время (future antérieur). Только постфактум событие становится тем событием, каким оно было: только постфактум, в a posteriori, которое составляет содержательный смысл a priori в его априорности. Даже событие самое потрясающее, самое захватывающее в тот момент, когда оно совершается и становится фактом, заявляет о себе как событии только тогда, когда оно уже прошло, в свете своего собственного будущего, т. е. в свете возможностей, которые оно приносит с собой и своим наступлением делает возможными.

Вводя в авантюру Пришествующего неслыханную, неподвластную его ожиданиям реальность, событие разрывает смысловую связность его опыта, не позволяя родиться целостному пониманию. Мы никогда не являемся в полной мере современниками события. Событие впервые предстает перед нами не иначе как постфактум, в ретроспекции, так что вызываемое им изменение нельзя больше мыслить в свете феномена внутривременности. Событие не является сначала будущим, возможностью, предначертанной в горизонте наших ожиданий, в горизонте окружающего мира, чтобы затем быть пережитым и схваченным в настоящем, а потом удерживаться в качестве такового в воспоминании. В отличие от факта, вначале будущего, а затем прошедшего, событие расстраивает всякую фактичную хронологию, равно как и всякое совпадение настоящего с собой и полное предстояние Пришествующего тому, что к нему приходит; оно является настоящим только как прошедшее, в свете открываемого им будущего. Оно вызывает трещину во времени, hiatus, когда, по выражению Шекспира, «рвется связь времен». Тот, кто вынужден столкнуться в поле своих возможностей с этой трещиной, с этим разрывом смысловой связности своего приключения, может лишь попытаться задним числом восстановить связность, присваивая себе эту новизну, т. е. изменяя свои самые дорогие проекты — те, исходя из которых он понимает самого себя в своей собственной событийности, в своей единственности. Поэтому присвоить событие означает для Пришествующего попытаться вновь связать нить опыта, «восстановить связь времен», никогда не достигая этого вполне:

Таким образом, наступление внутримирового факта феноменологически определяемо в свете внутривременности в той мере, в какой факт 1) предсказуем, исходя из своего мирового контекста; 2) полностью совершается в настоящем; 3) таков, что его переживание никоим образом не нарушает целостной смысловой связности нашего опыта. Напротив, неэмпирическое переживание наступления события не может быть описано подобным образом. Однако не будем забывать, что событие также всегда является некоторым фактом. Именно потому, что мы смогли описать внутривременность, не устраняя того измерения новизны, которое присуще всякому, даже самому предсказуемому, внутримировому факту, мы также обладаем теперь концептуальными ресурсами, для того чтобы попытаться уяснить себе неожиданность события в его событийном смысле: уже не просто небывалого, но неслыханного, потрясающего все наши возможности проектирования в самом их истоке. Другими словами, именно потому, что всякий факт, сколь бы он ни был ожидаем, по праву таит в себе несовместимую с его предсказуемостью новизну, некоторые факты могут изыматься из обычного режима фактичности в силу резерва избыточных возможностей и, как следствие, переходить в разряд событий, вызывая рассогласование той фактичной хронологии, которая принадлежит самой модальности опыта события. Следовательно, наступление события можно охарактеризовать следующими чертами: 1) событие нельзя предсказать — не в том смысле, что здесь вообще невозможно что-либо предвидеть, ибо событие является также и фактом, а в том смысле, что делающее внутримировой факт событием есть именно то, что в нем не подлежит никакому предвидению; 2) событие проспективно, оно опережает самого себя и становится событием отнюдь не в тот момент, когда оно происходит, но только в свете своего будущего: оно будет событием как ставшее им; 3) опыт события, как неэмпирический опыт того, что́ в факте превосходит его собственное осуществление, никогда не совершается в настоящем, но становится возможным как таковой, только ретроспективным образом.