Он умолк, ибо мистер Левендер вытянулся и одеревенел, словнособираясь произнести речь перед палатой лордов.

- Я не нахожу здесь ничего общего с преследованием свободысовести! воскликнул он. - Дело гораздо проще. Бремя обороны отечества ложитсяравно на каждого гражданина. Я не знаю и знать не хочу ни того, что сулили вамсудьи, ни того, при каких обстоятельствах был принят закон о всеобщей воинскойповинности, И вы либо пойдете в армию, либо отправитесь в тюрьму. Я простойангличанин и выражаю взгляды моих простых соотечественников.

Молодой человек, раскачивавшийся на стуле, постучал по столурукояткой ножа.

- Давай, давай! - пробормотал он.

- И позвольте мне сказать вам вот еще что, - продолжалмистер Левендер: - Вы не имеете никакого права подносить ко рту хотя бы кусочекхлеба, коль скоро вы не готовы отдать за него жизнь. И если бы гунны пришлисюда завтра, я пальцем бы не пошевелил, чтобы оградить вас от участи, котораявас, несомненно, постигла бы.

В пылу спора голоса их сделались столь громкими, чтообеспокоенная служанка отправилась в бар и сообщила собравшемуся там обществу,что человек, уклоняющийся от воинской повинности, съел все, что было в доме, исейчас "бушует" в закусочной. Услышав это донесение, общество - оносостояло из четырех коммивояжеров, изрядно уже подвыпивших, - вооружилось тем,что было под рукою, а именно четырьмя сифонами, построилось в две шеренги и выступилов направлении закусочной. Сразу же поняв по седым волосам и благородным речаммистера Левендера, что он не может уклоняться от воинской повинности, они счетырех сторон подступили к ничего не подозревавшему молодому человеку и началибеспощадно опрыскивать его содовой водой. Ослепленный и вымокший, бедныймолодой человек тщетно пытался прорвать окружение, но каждый раз новая струя влицо возвращала его на место. Видя его страдания и слыша грубый смех егополупьяных мучителей, мистер Левендер испытал мгновение обостреннейшей борьбымежду своими принципами и присущим ему благородством. Затем, едва ли сознавая,что делает, он схватил обглоданную рульку, замахнулся ею на коммивояжеров игромко закричал:

- Остановитесь! Не мучьте этого юношу! Вас четверо, а он один.Перестаньте, вы настоящие гунны!

Коммивояжеры, тем не менее, продолжали гоготать, иразъяренный мистер Левендер нанес одному из них удар рулькой по чувствительномуместу на локте, отчего ударенный взвыл и завертелся волчком. Другой коммивояжернемедленно отомстил за приятеля, направив струю содовой в левый глаз мистераЛевендера, отчего он в бешенстве атаковал всех четырех, размахивая рулькой, какпалицей. И если бы Блинк и служанка не ухватили его за фалды, он мог бысерьезно изувечить своих противников. Как раз в этот момент Джо Петти,привлеченный шумом и криками, появился в дверях и, подбежав к хозяину, схватилего на руки и вынес из комнаты, причем тот, не переставая, размахивал рулькой иболтал ногами. Опустив его в машину, Джо быстро уселся на свое место и поехалпрочь. Прошло минуты две или три, прежде чем мистер Левендер пришел в себя иосознал, что произошло. И тогда, отбросив рульку, он откинулся в отчаянии наспинку и уткнул подбородок в грудь.

"Что я наделал! - Эта мысль не оставляла его. - Что янаделал! Поднял кость в защиту человека, уклоняющегося от военной службы; я былна стороне того, кто изменил великой цели! О боже! Я, конечно же, необщественный деятель!"

Изможденный, опустошенный, подавленный, он был вместе сБлинк, уснувшей у его йог, доставлен домой, в Хемпстед.

Обычно воздержанный в еде, мистер Левендер этим вечером былтак голоден, что не мог оторваться от омара, поданного миссис Петти, до техпор, пока на тарелке перед ним не осталась одна скорлупа. Поскольку принципы непозволяли ему облегчить душу ничем, кроме лимонада, он лег спать, испытываяизвестную тяжесть, и, утомленный треволнениями дня, вскоре впал в тяжелоезабытье, которое на рассвете было нарушено сном исключительной живости. Онувидел себя одетым в хаки с панцирем из газет с речами, которые он должен былпроизнести перед солдатами на фронте. Он мчался на крылатом танке поопустошенным войной местностям, о которых он так часто читал в ежедневныхгазетах и которые мучительный сон изобразил гораздо ярче, чем прекраснейшиеслова передовиц. Вдруг танк перевернулся, и мистер Левендер вывалился в болото,которое озаряли бесчисленные осветительные снаряды, то и дело пролетавшие надголовой. В трясине были сотни и тысячи людей, провалившихся, как и он, по пояси отчаянно махавших руками.

"Вероятно, это солдаты, которым я должен сказатьречь", - подумал мистер Левендер и оторвал от панциря газетный лист, но неуспел он произнести и слова, как газета вдруг растворилась в воздухе; и онсрывал с себя газету за газетой, надеясь найти речь, которая оказалась бы настолькопрочной, что ее можно было бы произнести. Наконец обрывок газеты удержался вего руке, и тогда он громогласно воскликнул:

- Герои!

Но при этом слове люди со стоном пошли ко дну, и по трясинезабулькали радужные от мерцания осветительных снарядов пузыри. В этот моментодин из снарядов, разорвавшись над его головой, превратился в большую яркуюлуну, и мистер Левендер с изумлением обнаружил, что пузыри были не пузыри, асидящие на залитой лунным светом трясине бабочки, трепетавшие багровыми крыламии смотревшие на него тысячью крохотных человеческих лиц.

- Кто вы? - закричал он. - Кто вы?

Бабочки сложили крылья, и у каждой на лице появилосьвыражение столь грустное и взыскующее, что слезы мистера Левендера так ихлынули на газетный панцирь.

- Мы убитые, - Донесся до него шепот. И внезапно онивзлетели стаями, на лету ударяя его крылами по лицу.

Мистер Левендер проснулся. Он сидел на полу посреди комнаты,свет падал на него сквозь щель в занавесках, а Блинк слизывала слезы,струившиеся по его щекам.

- Блинк, - сказал он, - я видел страшный сон.

И все еще ощущая на груди своей тяжесть, тяжесть многихнепроизнесенных речей, он не решился снова лечь в постель; кое-как одевшись, оносторожно спустился вниз и вышел на улицу. Он шагал со своей Блинк навстречуподымавшемуся солнцу, один в серебристом свете хемпстедского утра, глубокозадумавшись о своем необычном сне.

"Вероятно, я не приобрел еще того блаженногоспокойствия, без которого немыслим успех оратора, - размышлял он. - В этом, безсомнения, и заключается разгадка моего сна. Тяжесть на груди и тщетные попыткисорвать с себя газеты, которые тотчас же растворялись в воздухе, можнообъяснить подсознательным признанием этого моего недостатка. Мне не хватаетсамодовольства, необходимого оратору при любых обстоятельствах, и тойсчастливой самоуверенности, которая так неотразима в письменных и устныхвысказываниях великих людей. Тем не менее мой недостаток можно исправитьпрактикой!"