Я спал в его пустой кровати, и никто не задавал мневопросов. Я обыскивал весь дом в надежде обнаружить хоть какие-то следы егопребывания. Меня мучили сомнения. Я боялся, что он больше никогда не вернется.

Но он всегда возвращался.

Едва заслышав на лестнице знакомые шаги, я бросался в егообъятия. Он подхватывал меня, обнимал, целовал и после этого позволял нежноприжаться к его груди. Он словно не ощущал моего веса, хотя с каждым днем ястановился, как мне казалось, все выше и тяжелее.

Мне суждено было навсегда остаться тем семнадцатилетниммальчиком, которого ты видишь перед собой. Но я не понимал, как мужчина такогоизящного, как он, сложения мог с такой легкостью поднимать меня и держать наруках. Я не пушинка, никогда ею не был. Я сильный.

Больше всего мне нравилось – если приходилось делить егообщество с остальными, – когда он читал нам вслух.

Поставив вокруг канделябры, он приглушенным приятным голосомчитал «Божественную комедию» Данте, или «Декамерон» Боккаччо, или же –по-французски – «Роман о Розе» и стихи Франсуа Вийона. Он рассказывал о новыхязыках, которые мы должны понимать наравне с латынью и греческим. Онпредупреждал, что литература отныне не ограничивается классическимипроизведениями.

Мы молча слушали Мастера, сидя на подушках, а иногда прямона голом мраморе. Некоторые стремились встать как можно ближе к нему.

Иногда Рикардо под аккомпанемент лютни напевал мелодии,которым его научил преподаватель, и даже непристойные песни, услышанные наулицах. Он скорбно пел о любви и заставлял нас плакать. Мастер смотрел на неголюбящими глазами.

Я не испытывал никакой ревности. Только я делил с господиномложе.

Иногда он даже усаживал Рикардо у двери в спальню, чтобы оннам поиграл. Послушный Рикардо никогда не просил впустить его внутрь.

Когда за нами опускались драпировки, у меня бешено билосьсердце. Господин стягивал с меня тунику, иногда даже весело разрывал ее, словноэто были жалкие лохмотья.

Я опускался под ним на расшитые атласные покрывала;я раздвигал ноги и ласкал его коленями, немея и дрожа, когда он чутьсогнутыми пальцами касался моих губ.

Однажды я лежал в полусне. Воздух стал розовато-золотистым.В комнате было тепло. Я почувствовал, как его губы прижались к моим и внутрь,как змея, проник холодный язык. Мой рот наполнила какая-то жидкость, густойпылающий нектар, такое сильнодействующее зелье, что оно распространилось повсему телу до кончиков пальцев. Я почувствовал, как оно постепенно спускается ксамым интимным местам. Я горел как в огне.

– Господин, – прошептал я. – Что это было? Это ещеприятнее поцелуев...

Он опустил голову на подушку и отвернулся.

– Дай мне это еще раз, господин, – сказал я.

Он давал, но только в те моменты, когда ему было угодно, покаплям, вместе с красными слезами, которые он иногда позволял мне слизывать сего глаз.

Кажется, так прошел целый год, прежде чем я вернулся как-товечером домой, раскрасневшись от зимнего воздуха, нарядившись ради него в своисамые изысканные темно-синие одежды, в небесно-голубые чулки и в самые дорогиев мире, отделанные золотом туфли, – целый год, прежде чем я в тот вечервошел, забросил свою книгу в угол спальни с выражением великой мировойусталости на лице, положил руки на бедра и свирепо посмотрел на него. Он сиделв своем высоком глубоком кресле с изогнутой спинкой и смотрел на угли вжаровне, поднеся к ним руки и наблюдая за языками пламени.

– Так вот... – дерзко начал я, откинув голову, оченьпо-светски, как искушенный венецианец, принц, окруженный на рыночной площадицелой свитой жаждущих обслужить его купцов, школяр, перечитавший слишком многокниг. – Так вот, здесь есть какая-то важная тайна, сам знаешь. Пора тебевсе мне рассказать.

– Что? – спросил он довольно любезно.

– Почему ты никогда... Почему ты никогда ничего не чувствуешь?Почему ты обращаешься со мной как с куклой? Почему ты никогда...

Я впервые увидел, как он покраснел; его глаза заблестели,сузились, а потом широко раскрылись от подступивших красноватых слез.

– Мастер, ты пугаешь меня, – прошептал я.

– А что ты хочешь, чтобы я чувствовал, Амадео? –спросил он.

– Ты как ангел, как статуя, – сказал я, только на этотраз я словно вдруг протрезвел и дрожал. – Господин, ты играешь со мной, нотвоя игрушка все чувствует. – Я приблизился к нему. Я дотронулся до егорубашки, намереваясь распустить шнуровку. – Позволь мне...

Он перехватил мою руку. Он поднес мои пальцы к губам ипринялся ласкать их языком. Его глаза были устремлены прямо на меня.

«Вполне достаточно, – говорили они. – Я чувствуювполне достаточно».

– Я дам тебе все, что угодно, – умоляюще заговорил я,просовывая ладонь между его ног.

Он казался удивительно твердым. Ничего необычного в этом небыло, но он не должен на этом останавливаться, он должен довериться мне.

– Амадео... – сказал он.

С необъяснимой силой он потянул меня за собой на кровать.Нельзя даже сказать, что он поднялся с кресла. Казалось, только что мы былиздесь, а через мгновение упали на знакомые подушки. Я моргнул. Полог опустилсяза нами словно сам собой, под действием бриза, подувшего в открытое окно. Яприслушивался к голосам, доносившимся с канала, – так поют голоса Венеции,отражаясь от стен домов этого города дворцов.

– Амадео, – прошептал он, в тысячный раз прижимаясьгубами к моему горлу, но на этот раз я почувствовал мгновенный укус, острый,резкий. Внезапно дернулась нить, сшивавшая мое сердце. Я словно пересталсуществовать... Осталось лишь ощущение того, что было у меня между ног. Егогубы прильнули к моей шее, и нить порвалась еще раз, а затем еще, и еще, иеще...

У меня начались видения. Передо мной возникло какое-тоновое, незнакомое место. Словно вернулись вдруг сны, которые я не в силах былвспомнить после пробуждения. Словно я ступил на дорогу, ведущую к жгучимфантазиям, посещавшим меня во снах, и только во снах...

Вот! Вот чего я от тебя хочу...

– Так получи же, – сказал я, бросив эти слова в почтизабытое настоящее, плывя рядом с ним, чувствуя, как он дрожит, каквозбуждается, как резко извлекает из глубин моей плоти некие нити, ускоряябиение моего сердца, едва ли не заставляя меня кричать, чувствуя, какое ониспытывает наслаждение, как напрягается его спина, как трепещут и танцуют егопальцы, когда он изгибается, прижимаясь ко мне. Пей... пей... пей...

Наконец он оторвался от меня и повернулся на бок.